Шевкин А.В. Возвращение в детство
17.08.2004 А.В.Шевкин. Возвращение в детство
Я приехал в город детства к маме, / Здесь почти пол-лета буду жить… — так когда-то начиналось мое стихотворение, написанное в пору бурной студенческой влюбленности. Город моего детства — это город Нелидово Тверской области, отметивший недавно 55-летие своего городского статуса. Мое детство — это Нелидовская школа-интернат, открытая в 1956 г. Я учился в ней с 1958 по 1967 г. В один из дней августа я встретился со своим учителем литературы Георгием Дмитриевичем Озеровым. «Приходи завтра с часу до двух, — сказал он мне, — будет сюрприз».
Надо ли говорить, что в час дня я уже звонил в дверь заветной квартиры, а на пороге меня действительно ждал сюрприз — бывшая ученица интерната Тамара Жмурко (первый выпуск) и моя любимая учительница математики Котикова Лариса Семеновна, к которой я собирался зайти только завтра. Вот это встреча!
Мы заговорили о предстоящем 50-летии интерната, вспоминали всякие забавные истории из нашей интернатской жизни, нашего замечательного директора Михаила Николаевича Максимовского.
— Саша, читаешь ли ты своим ученикам стихи? — спросила моя учительница математики.
— Очень редко, Лариса Семеновна, занимаемся больше математикой. Но я люблю стихи, потому что нас хорошо учили литературе. Помню, как стихи читал Георгий Дмитриевич.
Почему-то вспоминается его озорная улыбка и поднятый вверх указательный палец при чтении фразы «Еще не родила, но по расчету моему должна родить…».
— Кстати, Георгий Дмитриевич, — продолжал я, — возможно, Вы не знаете, что в студенческие годы на одном из дней рождения школы, который пришелся как раз на студенческие каникулы, я познакомился с Вашей дочерью Светланой, работавшей тогда пионервожатой в интернате. Это была любовь с первого взгляда, да такая, что я начал писать стихи.
— Я знаю, хотя мы действительно никогда с тобой не говорили об этом. Светлана увезла одно твое стихотворение в Америку, где она теперь живет с семьей. Она даже сказала: «Мне стихов больше никто не писал».
— Саша, так где же стихи? — спросили меня.
Я извинился, объяснив, что стихи пишут многие, да поэтов мало. Это еще не поэзия, но очень искренне … и прочитал стихотворение.
— Да эти стихи я знаю, — сказал Георгий Дмитриевич и взял с полки книжку. — Давайте я вам прочту стихи нашего директора. Смотрите, какую книгу он прислал мне из Израиля.
Он читал нам стихи, из которых я приведу только два, очень близкие к предстоящему новому учебному году и к предстоящей великой дате 60-летия Победы.
Заветное
Звонят звоночки школьные —
Звонок!
Звонок!
Звонок!
С урока. На контрольную.
И снова на урок.
Какими бы усталыми
мы ни были в тот час —
Торопимся с журналами
В свой непутевый класс.
«Злодеи» унимаются,
И в классе тишина,
И сказка начинается,
И быль чудес полна,
И солнце отражается
От школьного окна.
Нет, это не идиллии —
От них мы далеки!
Но в этом классе были мы,
Но этот класс любили мы,
Сердцами заплатили мы
За школьные звонки!
Мое поколение
Мы — не Титаны, не Атланты,
Сравненья эти не нужны.
Мы — рядовые и сержанты,
Мы молодые лейтенанты
Той страшной и святой войны.
Нет, годы нас не изменили,
Лишь отличили сединой.
Мы ничего не позабыли, —
Друзей, ушедших в мир иной,
Подруг, которых мы любили…
Нет, опаленные войной,
Мы ничего не позабыли.
Нет, годы нас не изменили,
И потому нам так видны
Ничтожества, что возомнили
Себя стратегами войны.
А нам все так же дорога,
Дороже всяческой награды,
Та правда, что нам помогла
Не ждать пощады от врага
И не давать ему пощады!
С особой горечью утраты
Стоим у Вечного огня.
Ведь неизвестные солдаты —
Погодки наши и друзья…
Все меньше нас. Не те уж руки,
Но нам корить судьбу нельзя,
Пока вокруг играют внуки
И не воюют сыновья.
Мы — не Титаны, не Атланты —
Не будь морщин и седины.
Мы — рядовые и сержанты,
Мы молодые лейтенанты
Той страшной и святой войны!
Георгий Дмитриевич читал и читал… Потом воцарилась пауза и мы перешли к воспоминаниям о нашей интернатской жизни, о сегодняшнем плачевном состоянии здания и территории интерната, о реформе школы и недостаточном финансировании образования, что очевидно сказывается и на нашем любимом интернате.
— Саша, а что ты помнишь из того времени? — спросила Тамара.
И я рассказал, что помню, как мы учились и жили в здании теперешней третьей школы.
— Да, — уточнила Тамара, — учились на первом и втором этаже, а жили на третьем и четвертом. На одном мальчики, на другом девочки.
— Потом, — продолжил я, — построили спальный корпус, и мы на уроки из спального корпуса в школу ходили парами. А когда нас приняли в октябрята, то помню, как мы слюнявили красные карандаши и подкрашивали свои картонные звездочки на груди — металлических звездочек тогда еще не было. Так вот, на переходе из спального корпуса в школу мы шли, распахнув пальто даже в ненастную погоду — уж очень гордились мы своим новым статусом. Нам хотелось, чтобы прохожие видели — идет отряд октябрят.
Еще я рассказал, что класс Тамары шефствовал над нашим классом, а Саша Шедиков был моим личным шефом. Помню, что мы посадили с ним яблоню в школьном саду, когда уже построили новый учебный корпус. Это седьмая яблоня в первом ряду справа от правой дорожки, если идти из спального корпуса в учебный. Тамара добавила, что это было, когда они учились в 10 классе. В новом корпусе они проучились только один год.
Шефство было важным элементом сплочения детского коллектива, в котором у многих ребят не было хотя бы одного из родителей. Старший отвечал за младшего, иногда проверял у него уроки, если требовалось, ограждал своего подшефного от ровесников-забияк. Шефу могла пожаловаться учительница на проделки подопечного, а этого малышам никак не хотелось допускать. Помню, как нашему классу выдали замечательные новые кожаные ремни с цветными пряжками, а мы никак не могли освоить непривычные застежки на ремнях без дырочек. Выход был найден очень быстро. Мы поменялись ремнями со своими шефами — как же мы гордились их потертыми старыми ремнями!
Мы рассказали еще много историй, но в память особенно врезался рассказ Ларисы Семеновны.
— Сижу я как-то в школьной столовой, завтракаю. Звенит звонок, мне надо бежать на урок — давать сложную тему о применении уравнений к решению задач. Но тут мне повариха дает стакан сметаны: «Скушайте, Лариса Семеновна, сама из деревни привезла. Успеете на урок». Сметана была исключительная, а время, как вы помните, голодное! Ну, думаю, опоздаю немножко. Съела я сметану, спешу к своему классу, а там открыта дверь … и тишина. Все, думаю, сбежали сорванцы с урока. Ну и нагорит же мне теперь за этот стакан сметаны!
Из коридора вижу, что сидят тихо-тихо и что-то пишут. Вхожу в класс, а там завуч Георгий Дмитриевич, которого из коридора мне не было видно. Все, думаю, нагоняя не избежать. Но тут же замечаю, что ученик на доске неверно записал уравнение к задаче — слушай, Саша, внимательно: 160, деленное на (x + 3), минус 160, деленное на x, равно 12. Ты понял, Саша, в чем ошибка? — Лариса Семеновна следила за моей реакцией, как на уроке.
— Конечно, Лариса Семеновна, — ребята большее вычитали из меньшего!
— Так вот, как только я это заметила, то сразу забыла про Георгия Дмитриевича, замахала руками: «Стирай скорей! Ребята, вы этого не видели!». И начала исправлять ошибку. Только тут я вспомнила о моем завуче, стоящем тихонько у последней парты. Что я наделала! — промелькнуло в голове. — Мало того, что опоздала на 7 минут, так еще показала ребятам, что мой завуч — учитель литературы — не заметил их ошибки. Подорвала авторитет администрации! Вот теперь уж точно не миновать разноса!
Чему я удивилась больше всего, так это тому, что никакого разноса не последовало. Георгий Дмитриевич не только не заговорил со мной об этом происшествии, но даже никогда о нем не упомянул! Надо ли говорить, какой это был для меня урок. Я больше никогда не опаздывала. Так моя любимая администрация меня воспитывала, вот это было отношение к учителю!
Мы еще долго говорили, фотографировались, пили кофе. Георгий Дмитриевич рассказал несколько военных историй, и я попросил его рассказать эпизод, известный мне от других. В период нарастания нового культа личности Георгий Дмитриевич на городской партийной конференции предложил в резолюции сократить славословия в адрес Н.С.Хрущева — тем более, что Первый секретарь сам сетовал, что уж слишком сильно стали его возносить. За это Георгия Дмитриевича исключили из партии. Подробнее я попрошу записать эту историю его самого.
Уходя, я попросил у Георгия Дмитриевича книгу Михаила Николаевича до завтра.
Книжка была толстая, больше 200 страниц. Опасаясь, что не успею к сроку, я начал читать поздним вечером … и не смог оторваться до самого утра.
Кроме пронзительных военных рассказов, основанных на воспоминаниях пережитого и виденного (о Курской битве, восстании в Варшавском гетто и др.), в книге были вдохновенные очерки об учителях, интересные рассказы о встречах с академиком И.К.Кикоиным, с Вениамином Кавериным (письма Каверина), стихи и фотографии разных лет.
Оказалось, что Михаил Николаевич Максимовский — великолепный, точный и яркий публицист. Читая его «Отповеди», я, наконец, со всей ясностью осознал причины трагического для моего незабываемого и дорогого директора решения о выезде с семьей в 1990 году на постоянное место жительства в Израиль. Мне не описать всего, что я узнал о притеснении евреев в тогдашнем СССР — на бытовом и государственном уровне. Это надо читать! Читать всю книгу, читать его «Прощание с Россией», опубликованное и в псковской газете «Голос» (октябрь 1990 г.).
Я читал и плакал, я сгорал от стыда за большую многонациональную страну, в которой не нашлось места тысячам талантливых людей, среди которых был и мой любимый директор — Воин, Учитель, Человек. Я не знаю, что от его отъезда выиграла большая страна, но я прекрасно понимаю, что она потеряла…
Так грустно закончилось мое возвращение в детство. Я лежал на полке железнодорожного вагона. Не спалось. В голове роились планы «возвращения» Максимовского в Россию. Надо обязательно связаться с моим дорогим Учителем, попробовать опубликовать в России хотя бы что-нибудь им написанное, а лучше всю книгу «Отзвуки пережитого».
Это нужно не ему. Это нужно нам с вами.