Статьи

В России копируют западную систему образования, чтобы обеспечить покорность народа

Михаил Делягин: В России копируют западную систему образования, чтоб обеспечить покорность народа

Директор Института проблем глобализации в эфире радио «Комсомольская правда» (97,2 FM) размышляет о том, к чему ведут реформы средней и высшей школы

Елена АФОНИНА — 07.09.2009

 

Афонина: — Михаил Геннадьевич,   сколько ежегодно выделяется денег на образование?

ДЕЛЯГИН: — Триллионы рублей. Они ведь идут не только из федерального, но и из региональных бюджетов.

— На что идут  эти деньги? Мы понимаем, что «образование» — тема довольно широкая. Это как сказать: деньги выделяем на машиностроение.

ДЕЛЯГИН: — С точки зрения бюджета, образование ничем не отличается от машиностроения. Та же зарплата, с которой идут отчисления в бюджет, те же материальные затраты — капремонт, строительство школ, закупка наглядных пособий и т.д. Больше расходов, чем в машиностроении, на всякую методическую подготовку — на якобы обучение якобы педагогов, на организацию реформ.

Я напомню, что Высшая школа экономики, ректору которой Ярославу Кузьминову мы, насколько можно судить, обязаны Единым госэкзаменом, несколько лет получала по миллиарду рублей целевого финансирования только на это. Этим, я думаю, и объясняется безумный энтузиазм этих людей по поводу этих не менее безумных мер. Далее это исследования, которые есть везде; они, правда, зовутся не «научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы», но дело не в названии.

— Насколько я понимаю, основное слово «якобы»? Якобы на учебники, якобы на разработки?

ДЕЛЯГИН: — Если бюджетом предполагается покупка глобуса, то, как правило, его покупают. Хотя известны случаи, когда региональные власти экономили на закупке программного обеспечения для компьютеров, а потом уголовные дела возбуждали почему-то против не региональных властей, а директоров школ.

Но здесь есть нюанс, связанный со всеми проведенными в 2000-е годы социальными реформами, не только реформой образования. Действительно, президент Медведев прав: не нужно плевать на 90-е годы. Тогда наше образование было еще вполне нормальным — за счет сохранения советской инерции, инерции универсального образования, которое вопреки всему пыталось воспитывать личность, пыталось прививать культуру мышления. Сейчас эта инерция закончилась.

И одна из главных проблем — возникновение огромного слоя качественно нового бизнеса, которого раньше не было: бизнеса, паразитирующего на деньгах бюджетного сектора. В 90-е годы и до этого мы понимали, что деньги бюджета, выделенные на образование, идут на образование. Можно ругаться, что эти деньги пошли на закупку глобусов Земли, когда нужно закупать глобусы звездного неба, на бюсты Ленина, когда нужен бюст Аристотеля, на покраску школы, когда нужно было прибавить зарплату учителям, и т.д. Но, так или иначе, они попали в образование.

А теперь реформы социальной сферы (это касается и здравоохранения, и социальной помощи, и образования, и пенсий, и ЖКХ) создали огромный слой бизнеса, который принимает эти деньги, осваивает их и превращает в свою прибыль, а не в улучшение ситуации в соответствующих сферах. И теперь, когда растут расходы на образование, мы не знаем, идут ли эти деньги в образование или же на увеличение прибыли паразитирующего на нем бизнеса.

Хотя, действительно, мы видим, что растут зарплаты учителей. Не так, как хотелось бы, но растут. Профессия учителя так и не стала престижной, но, по крайней мере, это профессия уже не подразумевает голода.

Улучшается ситуация с обустройством школ. Да, наравне с большим количеством разного рода неприличных анекдотов о закрытии школ накануне 1 сентября из-за непокрашенной проводки, — но, тем не менее, какие-то меры по обеспечению безопасности после ряда катастроф в школах предпринимается.

Это и многое другое имеет место, но в каких-то недостаточных и совершенно непропорциональных по сравнению с ростом денег, которые на все это выделяются, масштабах.

Так что вопрос, кому выделяются деньги — школе или всякого рода людям, которые обоснуют реформы этой школы, — это большой вопрос.

— Тогда что вы имели в виду под паразитирующим бизнесом?

ДЕЛЯГИН: — Позвольте привести примеры. Например, я пишу исследовательскую работу о том, почему советская школа очень плоха и почему нам ее нужно перевести на коммерческую основу. Вне зависимости от качества и осмысленности моей работы я получаю вполне неплохие деньги, а контроль качества, как можно понять, отсутствует.
Второй случай: я — коммерческая структура, которая ремонтирует школу. И чиню ее крышу по такой цене, как будто она выложена золотом, а инкрустирует бриллиантами ее лично Ксюша Собчак или даже ее мама.

Случай третий. Кто-то сэкономил на программном обеспечении. Деньги до школы не дошли, потому что обеспечение «паленое», но при всем этом деньги освоены полностью.

— Чуть не засудили директора в итоге.

ДЕЛЯГИН: — Причем, если бы это был не Майкрософт, а кто-нибудь еще, то его бы и засудили. Просто Майкрософт своим монополизмом достал всех так, что все общество встало в едином порыве.

Все перечисленное — разные виды паразитирующего бизнеса; есть и другие, и их очень много. Конкурсы у нас проводятся по любому поводу, это хорошо, — но проводятся-то они совершенно безумным образом, и выигрывает эти конкурсы черт-те кто.
А с другой стороны, никто не интересуется, а нужна ли эта работа, на которую выделяются конкурсы? МВД, как выясняется, остро нуждается в покрытой золотом кровати, другое ведомство — в мышах, третье — в фаллостимуляторах. Возвращаясь к образованию: когда школу перекрашивают трижды за одно лето, это тоже не есть хорошо.

— Причем в первый, второй или третий раз обязательно соберут деньги с родителей. Доходит до того, что собирают деньги с родителей на спортзал, а делают на следующий год за счет бюджета.

ДЕЛЯГИН: — Это тоже поборы, воровство, наглый грабеж. Все это ужасно, чудовищно, но это частности. Главное в каждом явлении его цель: ради чего оно существует.
Вот в чем цель нашего образования?

Одна из причин устойчивости советской власти и одна из причин ее краха, кстати, заключалась в том, что она полностью скопировала систему российского образования. Естественно, модернизировав, улучшив в соответствии с достижениями науки. Советское образование было уникальным; кроме нас, эта система работала еще только в Японии, и до сих пор она там еще функционирует. Это комплексное образование, которое учит всех мыслить, которое воспитывает не математиков, физиков, рабочих и прочее, но в каждом воспитывает прежде всего личность.

Ведь даже русское слово «образование» отличается от аналогичных слов других языков по смыслу: это отнюдь не обучение. Это именно «образование» — формирование, создание личности.

В нашей стране, даже в самые черные годы, система образования учила людей думать самостоятельно. Принимать решения и конкурировать не учили, — это наш принципиальный недостаток, в отличие от Запада, но учили думать и самим оценивать ситуацию. Людей воспитывали личностями, причем личностями моральными.

Почему так непропорционально много учили русской литературе? Потому что воспитывали людей совестливых. Никто, кроме русского Пастернака, не мог бы назвать книгу «кубическим куском дымящейся совести»: в этом вся настоящая часть русской и советской литературы.

Вот действовать не учили, а быть правильными и честными учили. И это был огромный наш плюс.

Причем не потому, что советская власть или царизм были хорошими: дело в простой производственной необходимости. Был в начале 20 века такой генерал Куропаткин, командующий артиллерией. В русско-японской войне он показал себя бездарным полководцем, но как военный министр был великолепен. И, когда возникло обсуждение, какой должна быть система образования, он потребовал, что система образования должна позволять солдатам в случае смерти офицера самим стрелять из пушки.

А это значит, что даже последний кухаркин сын должен быть личностью адаптивной и в определенных, пусть даже маленьких, пределах инициативной, и должен иметь довольно значительный базовый запас знаний, потому что современный менеджер или политолог из пушки, даже тогдашней, стрелять не сможет, как его ни учи.

И вот из этого простого требования и выросла российская универсальная школа, которую сейчас так успешно уничтожают. Потому что, когда мы слышим о переходе к образованию по компетенциям, то это означает, что система образования перестает быть системой образования, а становится системой зазубривания и натаскивания на отдельные умения.

Например, меня научили забивать гвоздь, и я оказываюсь на необитаемом острове, где моя жизнь зависит от того, чтобы я научился не забивать гвоздь, а ввинчивать винт отверткой. Так вот, после образования «по компетенциям» я не смогу ввинтить этот винт, я не смогу этому новому умению научиться даже под страхом смерти.

Так получилось, что я периодически ищу довольно много молодых людей под разного рода проекты и с ними много общаюсь, — и вижу, что выпускники с конца 90-х годов не умеют самостоятельно думать, не умеют учиться, не умеют работать с информацией. То есть то, что моему поколению сорокалетних кажется само собой разумеющимся.
Социальная функция западной школы, насильственно прививаемая сейчас нашей, принципиально отличается от того, к чему мы привыкли и что во многом формирует нашу цивилизацию. Западная школа изначально служит средством социальной сегрегации, деля людей на тех, кто будет принимать решения, и на всех остальных, — на «быдло», которое будет этим решениям повиноваться. Задача школы в отношении обычного, нормального человека — обеспечить его покорность и его довольство своей жизнью, какой бы эта жизнь ни была.

Весь ХХ век предпринимались мучительные попытки преодолеть эту систему: научно-технический прогресс требовал расширения круга творческих людей и людей, принимающих решения. Разного рода конкурсы, викторины, олимпиады, самые разные специальные мероприятия были направлены на то, чтобы из общей инертной, предназначенной к послушанию массы выловить детей с искрой таланта, раздуть ее и засунуть их в элитную школу, школу для творцов, для тех, кто будет принимать решения. Но базовый принцип остается один: западная система образования есть инструмент прежде всего социальной сегрегации и усмирения основной массы населения. Это очень удобно для управляющей системы: когда у человека с 1 класса воспитывают навыки покорности, он покорен, и им просто управлять.

Одна из причин, почему рухнул Советский Союз, заключается в том, что система образования готовила лучший в мире «человеческий материал», извините за выражение, а система управления была застойной, разрушающейся, разлагающейся, и она использовала этот лучший в мире материал наихудшим способом. В результате большинство советских людей чувствовало, что их потенциал в должной мере не используется, и испытывало жуткий постоянный стресс. Это было напряжение в каждой точке общество, которое и разнесло советскую систему в клочья.

Но «человеческий материал» был лучший в мире, и с точки зрения перспектив развития это была лучшая система образования, к которой — разумеется, с учетом новых достижений — и нужно стремиться. Наша страна сейчас уходит от нее по той же причине, по которой погибла советская система: потому что правящая бюрократия слишком примитивна и слишком боится развитых людей.

— Мы идем по западному пути? По вашему мнению, мы идем ближе к разделению людей на тех, кто управляет, и на тех, кто «пасется»?

ДЕЛЯГИН:- Болонская система — это однозначно движение по западному пути изначальной социальной сегрегации. Кроме того, когда из российских вузов, даже чисто формально, выделяется небольшое число тех, которым можно не использовать систему ЕГЭ, — это тоже четкое деление на массовую и элитную, только уже не средней, а высшей школы.

Да, в Советском Союзе была система спецшкол, но она поставляла людей в сферы, специфические знания для которых надо было готовить заранее, со школьного возраста: в дипломатию (и в целом в сферу внешних контактов) и в оборонку (это математические школы). Очень быстро элита начала отдавать в эти школы своих детей, но в принципе это было такое же универсальное, комплексное обучение, что и в обычных школах, — просто уровень образования был выше.

Сейчас мы имеем ситуацию, когда большинство школ не учат вообще ничему, а большинство вузов являются просто машинкой для выколачивания денег.

Но у этого вопроса есть и другая сторона: что представляет собой система образования? Или это инструмент по созданию главной производительной силы, по созданию человека в том виде, в котором он нужен, грубо говоря, народному хозяйству, — или это «просто бизнес», зарабатывающий деньги на родителях и совершенно не интересующийся судьбой детей, с которыми он проделывает ритуальные манипуляции.

— На мой взгляд, странная штука получается. У нас в стране не получается этой западной системы. Потому что у нас большинство вузов и школ — это бизнес, и они делают бизнес на наших детях и на нас самих. И получается, что дележа как такового нет. У нас сейчас даже в МГУ на некоторых факультетах очень сильно хромает образование.

ДЕЛЯГИН: — Ну да, «социологический факультет МГУ» — это уже стало анекдотом.

— Тогда где же эти самые вузы, которые готовят нормальных людей?

ДЕЛЯГИН: — Нормальных специалистов. Перечислить? Я не специалист по техническим сферам, но, конечно, это МВТУ им. Баумана, МФТИ, отчасти это химфак и биофак МГУ, мехмат МГУ, Горный университет в Питере, уцелевшие кусочки МАИ, кусочки МИСиСа, МИРЭА, какие-то маленькие кусочки Губкинского нефтехимического. Потому что он, с одной стороны, насколько можно судить, погряз…

— В бизнесе?

ДЕЛЯГИН: — …в межнациональных конфликтах. А бизнесу тоже нужны специалисты. Другое дело, что не нужно идти на факультет менеджмента в Бауманский.

— А вы знаете, что в Губкинском в прошлом году набрали последний курс информатики. Там не будет такого факультета, его закрыли с этого года.

ДЕЛЯГИН: — А зачем там информатика? Зачем факультет менеджмента в МВТУ им. Баумана?

— То есть вы хотите сказать, что в нефтегазовой отрасли люди не должны работать с умными машинами?

ДЕЛЯГИН: — В нефтегазовой отрасли должны работать компьютерщики, которые готовятся на компьютерщиков. Их готовят нормально, проблем с компьютерщиками нет.

— Вот к чему пришли — то, от чего вы отказывались: узкая специализация.

ДЕЛЯГИН: — Подождите. Никто не отрицает, что люди должны быть специалистами. Но они при этом должны быть в состоянии учиться, впитывать новую информацию. Ничего себе «узкая специализация» — компьютерщик! Шире этого, по-моему, только «философ».

Хочу продолжить список вузов. По моей любимой экономике лучшее, наверное, что есть — Московская школа экономики при МГУ. Она, правда, маленькая, целиком платная. В МГИМО москвичу попасть без блата, с моей точки зрения, достаточно тяжело, но людей из регионов там берут, и за счет этого МГИМО остается МГИМО. Они уцелели за счет того, что очень жестко держат квоту для талантливых людей из регионов, и там эти талантливые люди очень видны. Экономический факультет МГУ, который я закончил, конечно, лучше, чем ничего. Лучше, с моей точки зрения, чем Высшая школа экономики, но это не есть хорошая рекомендация. Плехановская академия, Академия народного хозяйства, РУДН, Финансовая академия, по-моему, нормального образования более не дают. В Финансовую академию имеет смысл идти, если вы хотите освоить какую-то очень узкую специальность, но не более того. Хотите быть фондовым аналитиком, — пожалуйста, Высшая школа экономики, только у нас уже сейчас большое перепроизводство в этой сфере, так что там будут проблемы.

Но в чем преимущество Высшей школы экономики наряду с МГИМО? Они дают много возможностей для личной работы. Вас будут загружать 12 часов в сутки, но, если Вы готовы учиться еще 6 часов в сутки, чтобы пользоваться этими возможностями, — Вы имеете великолепный шанс. И в ГУ-ВШЭ действительно меньше блата, чем в других вузах. Я боюсь, что в Москве это всё. Ну, а колыбель Чубайса — Ленинградский экономико-инженерный, — конечно, не рассматривается в принципе.

— Не такой уж маленький список вузов.

ДЕЛЯГИН: — Я приношу извинения всем, кого забыл; думаю, таких немало.

— Мы сейчас говорили о вузах, которые дают хорошее профильное специальное образование. То есть те вузы, с которыми нужно связывать начало своего жизненного пути, если ты хочешь чего-то достичь профессионально в этой области. Тогда что плохого в том, что школы будут давать столь же профильное образование, которое подведет тебя логично к тому вузу, с которым ты хочешь связать свою дальнейшую жизнь? Которое впоследствии будет обеспечено хорошей работой. Что в этом плохого?

ДЕЛЯГИН: — Прежде всего, человек в 10-м и даже 11-м классе очень редко имеет представление о том, что же ему действительно нравится и на что он способен. Я сужу по себе.

Кроме того, большинству людей приходится на протяжении своей жизни менять профессию. Да, если Вы чувствуете в себе призвание биолога, — есть биологическая школа, вы ее окончили, идете прямиком на биофак, и все хорошо. Но так бывает редко. В жизни Вы должны еще иметь адаптивность, чтобы: а) перепрофилироваться на другую специальность, если жизнь заставит; б) перейти на другую специализацию внутри вашей биологической науки, если появится что-то более интересное и перспективное.

Нет ничего плохого в жесткой специализации, но она должна быть наполнена гибкостью и способностью к этой гибкости. Специалист по бюджету, не способный разобраться в финансах завода, — по сути своей частичный специалист.

Советские люди пережили начало 90-х годов во многом потому, что образование было универсальным. И образование инженера было настолько качественным, что с ним можно было быстро освоить все, что угодно. А когда Вы информационщика учите в нефтегазовом вузе в рамках сегодняшней системы образования, то у него будут проблемы при работе на том же биофаке. А информационщик должен быть универсален, он должен после кратчайшей адаптации работать и в нефтегазовой сфере, и в ракетных войсках стратегического назначения, и в какой-нибудь бухгалтерии.

— Образование в нашей стране — это созидание нации или все-таки дебилизация всей страны? К чему готовиться следующим поколениям? Мы говорили о том, что на советской, социалистической базе мы продержались энное количество лет.

ДЕЛЯГИН: — Ну, «советское наследие» проедено. Саяно-Шушенская ГЭС кончилась, и образование тоже кончилось.

— Я с ужасом думаю о тех первоклассниках, которые пошли в школу, и им предстоит через 10-11 лет встать перед той же проблемой, перед которой встают все выпускники: а кем же я хочу быть и в какой вуз мне идти? Вы назвали, на ваш взгляд, те вузы, которые по-прежнему имеют хорошие традиции и хорошее профильное образование. Где будущий студент может познакомиться с интересующей его профессией, как он вообще может понять, куда ему идти? Потому что в школе он отсидел 11 лет, и единственное, что он понял, что я хочу быть психологом, потому что у меня проблемы с девочкой. Еще я могу быть компьютерщиком, не очень представляю, что это означает, но я же дома в стрелялки играю. А еще я могу быть тем, кем мама была или папа. Потому что у них есть связи в вузе, и они меня туда пристроят.

ДЕЛЯГИН: — Или я хочу быть богатым и поэтому хочу быть экономистом, ой, извините, чиновником.

— Получается, что хорошие вузы с хорошими педагогами получают вот таких студентов.

ДЕЛЯГИН: — Меня однажды спросили: а где учат на спекулянта? А я ответил.
Не будем идеализировать советское время, эта проблема решалась тоже из рук вон плохо. В основном в том плане, что всех пытались запихнуть в ПТУ и техникумы. У меня друг поддался официальной пропаганде и в ПТУ пошел, хотя был отличником, да и мне в 9-й класс идти было очень неудобно. Потому что был перебор людей с высшим образованием относительно тогдашних потребностей. (Сейчас то же самое, только проблема решается завозом гастарбайтеров и разговорами про плохую демографию). И, чтобы привлечь в ПТУ и техникумы, давали представление о рабочих профессиях, инженерных специальностях и т.д. Плюс был отбор талантливых в области математики детей по всей стране, — чтобы рассчитывали, как летают ракеты и взрываются бомбы. Но в целом нормального школьника ориентировали по жизни тоже слабо. Другое дело, что сейчас вообще не ориентируют никак.

Символ отсутствия ориентации — принцип «деньги следуют за человеком». Представим себе, что вышел фильм «Принцесса цирка» — и весь миллион триста тысяч выпускников дружно ломанулись в цирковые училища, за ними последовали деньги, и они получили это образование. И что нам делать с этими циркачами? Инициаторы реформы образования ничем, кроме площадной ругани, на это не могут ответить.

Существенно, что мы принципиально отличаемся от западной системы образования полным отсутствием контроля его качества. А ведь образование — специфическая, в определенном смысле естественная монополия: как и в здравоохранении, и в некоторых других областях, в образовании потребитель не может оценить качество предлагаемой ему услуги. Поэтому государство должно контролировать это качество — иначе нас всех «разведут», и это выяснится через многие годы, когда это будет уже не только наша личная, но и общественная катастрофа.

Я не очень люблю американский опыт, но что есть, то есть. Если в какой-нибудь школе в США человек, у которого стоит 5 в аттестате по английскому языку, или который получил по ЕГЭ 100 баллов по государственному языку, не сможет написать заявление о приеме в вуз на этом языке, то лицензия у этой школы будет отозвана немедленно, а учителя, если повезет, пойдут преподавать физкультуру тюленям в Гренландии. А скорее всего, их санитарами в морг не примут после этого.

— У нас проведут проверку.

ДЕЛЯГИН: — Очень не люблю Кириенко, но он был единственным, кто закрывал в массовом порядке вузы по факту полной бредовости их образования. Хорошо помню Международную поморскую академию бизнеса и менеджмента, открытую в селе на базе ПТУ, готовившего мотористов. Многие аналоги до сих пор работают…

— Главное — не название образования. Выпускали гениальных рыбаков-поморов+

ДЕЛЯГИН: — Да готовили они не мотористов, готовили профессиональных безработных: менеджеров, маркетологов, пиарщиков, бухгалтеров и т.д.
Если не создать контроль качества образования — неважно, по-хорошему или по-плохому, через рынок, через НКВД, через игру в «дочки-матери» на деньги — неважно как, — без него никакие хорошие идеи не будут работать.

— А как в нашей коррупционной стране создать этот контроль качества? И каким он должен быть? На что ориентироваться?

ДЕЛЯГИН: — Насчет «нашей коррупционной страны» давайте не будем рассказывать друг другу сказки. Наша страна, наша культура не приемлют коррупцию в принципе, именно поэтому Россия по рейтингу Transparency International находится на самых крутых местах в мире. Ведь этот рейтинг отражает уровень не коррупции, но протеста против коррупции! Поэтому мы уступаем Азербайджану, Нигерии, многим другим замечательным странам, — и всегда будем им уступать, пока не разберемся с этим замечательным явлением.

— Но все несем.

ДЕЛЯГИН: — Давайте договоримся, что самооговором и явками с повинной каждый будет заниматься от своего имени, хорошо?
Но в целом, когда государство переродилось в инструмент добывания из людей взяток, никуда не денешься. Как сказал один наш выдающийся руководитель: а если бизнесмен не хочет платить взятки, он может не заниматься бизнесом.

— То же самое с образованием.

ДЕЛЯГИН: — Между прочим, рейтинг доверия к этому человеку до сих пор зашкаливает за 70%, если не ошибаюсь. Так что он отразил позицию нашего государства. Но протест в обществе против этого есть — было бы желание искоренить коррупцию.

С другой стороны, даже в таких чудесных странах, как Китай. Я очень люблю этот пример, потому что для китайского общества коррупция — не совсем то, что для нашего. Это нечто близкое к естественному, к элементу культуры. И вот пожалуйста: китайское государство Сингапур, где коррупции нет. Может, ее там чуть больше, чем в Исландии, но на уровне Финляндии — где-то так. Спрашивают премьер-министра Сингапура, как же Вы в китайском государстве смогли избавиться от коррупции? А он очень любит иногда изобразить из себя простого крестьянина. И говорит: «А в чем проблема? Ну, расстрелял двух друзей, — а остальные всё сами поняли».

Но даже в материковом Китае, где и коммунистическая идеология, и бюрократическая система, — коррупция введена в рамочки. Пожалуйста: руководитель Шанхайского горкома, по-нашему, намного больше, чем мэр Питера, что-то там не то сделал — расстрел к чертовой матери. А ведь это один из ключевых людей в государстве.
Нет, бороться с коррупцией можно спокойно — технологии отработаны. Не нравится Китай? Пожалуйста, Италия, США, Финляндия. Финны, конечно, очень культурный народ, — но я напомню, что одной из причин получения Финляндии автономии в составе Российской империи был запрет ходить в кабаки с ножами. Это вызвало понятное негодование из-за унижения по национальному принципу. Так что это тоже люди вполне внятные.

И, если на деле, а не на словах поставить задачу бороться с коррупцией, то через 5 лет ее не будет. Или она будет в безопасных масштабах.

Инструменты контроля качества? Есть разные подходы. Для школы — количество студентов, поступивших в качественные вузы. У нас была деревня в Нечерноземье с гениальной учительницей математики. И от нее в советские годы все ученики, хотевшие поступить на мехмат, туда поступали.

— С учетом той приемной чехарды, которая была в этом году, я сомневаюсь, что+

ДЕЛЯГИН: — В этом году уже не поступят. У нас до этих ЕГЭ был, например, такой чудесный поселок с названием Буй, по-моему, в Костромской области. Туда эвакуировали часть таджикской Академии наук. Так это место с лучшим в нашей стране математическим образованием, если брать массовое образование.

Такие примеры есть, и они видны статистически. Другое дело, что нет желания контролировать качество.

Ведь почему ввели ЕГЭ? С одной стороны, нам рассказывали сказки, что ЕГЭ ограничит коррупцию. Понадобилось искалечить жизнь поколениям школьников, которым теперь вбито в голову клиповое сознание, которые испытывают затруднения при определении причинно-следственных связей, которым просто тяжело думать, — чтобы обнаружить, что коррупции меньше не стало. Ее стало больше, просто потоки взяток переструктурировались, и то не полностью.

Второй мотив был очень характерный. Реформаторы обнаружили, что родители платят миллиард долларов в год репетиторам. Потому что, действительно, пропасть между школьным образованием и вузовским была зияющей. И реформаторам стало обидно: почему эти деньги достаются каким-то там частным репетиторам? Пусть эти деньги достаются нам, «правильным» вузам. И поэтому реформаторы взялись за ЕГЭ: чтобы эти финансовые потоки перетащить на себя.

— По поводу того, что платят вузам — это вообще отдельный вопрос. Потому что вузы получают деньги при любой ситуации, какая бы ни складывалась.

ДЕЛЯГИН: — А сокращение бюджетных мест? Это вообще преступление. Если Ломоносов сейчас родится и даже с рыбным обозом в Москву придет, он никуда не попадет теперь.

Звонок от слушателя: — Меня Алексей зовут. Хотел бы сказать по поводу контроля качества. Этот контроль сейчас присутствует, только немного на другой стадии. Не на той стадии, когда хотелось бы. Предположим, человек с высшим образованием либо человек без высшего образования, но который поступил в институт. Предположим, он даже дал взятку, даже получил красный диплом незаслуженно в институте. Все равно, когда он пойдет на работу, если он даже с помощью той же взятки поступит на работу, ни один работодатель его держать не будет.

ДЕЛЯГИН: — Алексей, но жизнь-то уже сломана человеку, зачем злорадствовать? А он ведь не может оценить, хорошо он учится или плохо, учится тому, чем нужно, или тому, что не нужно. И насчет того, что его «не возьмут» — это годится сейчас, для кризиса. А год назад была гонка за любыми относительно добросовестными людьми.

— Я и говорю, что этот контроль качества немного не вовремя происходит. Обучение проходит 5,5-6,6 лет. Могу привести пример. Когда я поступал в институт, я хотел работать радиоинженером. Я знал, что я хотел. Я в институт поступал в 97-м году. После 98-го года зарплата людей  той специальности, на которую я мог бы пойти, снизилась в 2,5 раза. И мне пришлось перепрофилироваться. Я знал, что я хочу. Я учился на инженера-конструктора-технолога.

— А сейчас вы кто?

— Сейчас я продаю запчасти. Чтобы выжить, одного интереса не хватит.

— Алексей, понимаю, о чем вы говорите. Кстати, Михаилу, когда он приводил примеры переквалификации очень гибких мозгов в период перестройки, хотела привести пример. Что все эти гибкие мозги и гениальные инженеры, как Алексей, в итоге оказались или на одном из рынков челноками, или начали устраиваться еще куда-то. Это что, гибкие мозги?

ДЕЛЯГИН: — Знаете, они не умерли с голоду, хотя могли.

— У нас ни один человек с голоду не умрет, если у него инстинкт самосохранения срабатывает. Даже если у него нет никакого образования, он все равно пойдет полы мыть.

ДЕЛЯГИН: — Подойдите к любому вокзалу в Москве и посмотрите на толпы этих людей, у которых не хватило гибкости ума, не хватило воли к жизни, не хватило разума и т.д.

— Мы сейчас говорим о разных вещах. Мы говорим о людях, которые социально ориентировали себя именно на такую жизнь. Вы возьмите бродячую собаку, попробуйте ее накормить, привести домой. Она поест и убежит тут же.

ДЕЛЯГИН: — Не убежит. Я брал бродячих собак.

— Есть и люди, которые попадают в разные ситуации.

ДЕЛЯГИН: — Доля асоциальных людей, склонных к бродяжничеству и т.д., составляет до 5% в любом обществе — примерно столько же, сколько предпринимателей. В РФ доля людей, которым не хватает денег на покупку простой бытовой техники, превышает 50 процентов.

— Если вы говорите, что сейчас этого мышления нет, то почему до сих пор никто из моих сверстников, поскольку я как раз не из того поколения, не умер с голоду? И мои коллеги работают очень неплохо, и мои знакомые, одноклассники тоже очень неплохо устроились.

ДЕЛЯГИН: — Потому что Вы живете в Москве, а не в Кинешме или Верхней Салде.
Кроме того, из инженера можно сделать менеджера, а вот из менеджера сделать инженера в ряде случаев уже нельзя. Потому что ушла способность воспринимать информацию.

Что касается вашего поколения, — я им по-хорошему или по-плохому, но завидую. Потому что вы не переживали шоков, будучи в материально ответственном возрасте. 2000-е годы — это было время неуклонного постепенного улучшения ситуации, когда рынок труда улучшался. Подождем 4 года, и я буду счастлив от Вас услышать эту фразу еще раз, даже в Москве. Но пока все было очень неплохо. Я прекрасно помню, как год назад приходили устраиваться на работу выпускницы, которые не умели ничего, не знали ничего, хотели за это 40 тысяч рублей в месяц и за 30 тысяч рублей в месяц в Москве они находили работу. Это были просто определенные обстоятельства, когда бурно развивается рынок в определенных точках, и даже минимально культурного человека не хватает, он является ценностью.

— А вам не кажется, что в большинстве случаев это зависит от человека, а не от образования, не от гибкости ума, которую прививать должны в школе?

ДЕЛЯГИН: — Человек — это сумма генетики и воспитания. Воспитание — это семья и школа. То есть на четверть любой из нас — это система образования. И когда система образования работает плохо, мы на четверть хуже.

— Но три четверти с нами. Три четверти помогают нам выживать?

ДЕЛЯГИН: — Когда помогают, когда мешают: все зависит от ситуации. Я напомню о детях кризисов и социальных катастроф: у них та часть, которая дается семьей, тоже иногда развалена, а та часть, которая дается генетикой, тоже иногда развалена. Здесь все по-разному.

Возвращаясь к системе образования, хотел бы сказать еще одну очень важную вещь. Чем плох Болонский процесс? В советское время человек два года тратил на общее, базовое образование, — и, когда он уже что-то начинал понимать, он три года учился по специальности. В рамках же Болонского процесса человек учится на год больше, но на базовые темы он тратит в два раза больше времени: не два года, а четыре. Чему можно учить на базовом уровне четыре года экономиста, я не могу понять. А на специализацию вместо трех лет он тратит только два. То есть он тратит больше времени на меньший результат, даже с чисто формальной точки зрения.

— Позвольте не согласиться. Потому что система бакалавра и магистра немного в другом. Во всяком случае, как она планировалась. Бакалавр, если говорить о медиках, это медсестра. А уж если ты хочешь стать хирургом, то изучи все остальное.

ДЕЛЯГИН: — Вы хотите сказать, что путь от медсестры до хирурга они проходят за два года?

— Имея базовое образование, я думаю, что да.

ДЕЛЯГИН: — Простите, к такому хирургу я не лягу и Вам не советую.

— А вы ляжете сейчас к хирургу, который не умеет в принципе скальпель держать?

ДЕЛЯГИН: — К военному хирургу лягу к любому.

— Давайте перейдем к образованию. Педагог, которого выпускает вуз, он педагог уже?

ДЕЛЯГИН: — Вы перед передачей приводили чудесный пример: в Финляндии человек, получивший педагогическое образование, еще два года интенсивно тестируется на то, можно ли  его подпускать к детям. Я согласен: школьного учителя учите 4 года, пожалуйста, и можно даже меньше. Но 2 года извольте тестироваться или, по крайней мере, быть на практике в школе, чтобы Вас проверить, и чтобы Вы сами поняли, что такое дети. Потому что одно дело — розовые слюни и сюсюканье, а другое дело — попасть к этой стае милых малышей один на один в класс на 45 минут. Как мы электрический стул одной учительнице сделали, я до сих пор помню+

— Конечно.

ДЕЛЯГИН: — Даже если дети из хороших семей, слабину дайте — порвут на месте.

— Так, может, это раньше делать? Не 2 года после?

ДЕЛЯГИН: — Для обеспечения психологической адаптации должна быть постоянная практика с первого курса. Я помню, к нам в школе приходили девушки-студентки, мы их страшно любили, потому что они ничего не могли с нами поделать. Учителя скрипели зубами, потому что им срывали образовательный процесс. Причем часть этих девушек еще и заставляли у нас принимать домашние задания, то есть ставить двойки, тройки и вызывать родителей в школы, и для них это был более страшный стресс, чем для наших двоечников. Но это отдельная тема, как у нас готовят учителей.
Ведь учитель в сегодняшней России — такая же жизненная неудача, как грузчик. Это трагедия, это почти клеймо. Естественно, есть учителя от бога, которые будут работать всегда, и есть школы от бога… Я искал, куда отдать ребенка.

— Нашли?

ДЕЛЯГИН: — В Москве все можно найти, хотя пришлось побегать. Мы с женой побегали сильно. Просто выделили на это большой кусок своей жизни.

— По какому принципу вы эту школу выбрали?

ДЕЛЯГИН: — По очень простому. Чтобы не ходили строем. У нас во дворе прекрасная школа, один из «лужковских маяков», но там ходят строем и родители дружно переживают по поводу директора и преподавателей. Во-вторых, чтобы там развивали человека как личность. И чтобы учили думать.

— А как вы это определили, придя в эту школу?

ДЕЛЯГИН: — Массовым опросом своих знакомых.

— Детей или родителей?

ДЕЛЯГИН: — Людей, которые окончили, и людей, у которых дети там учатся.

— Вы затронули тему учителей и учителя как такового. На ваш взгляд, какая доля в реформе образования должна уделяться именно им? На мой взгляд, учитель это 90 процентов успеха.

ДЕЛЯГИН: — В реформе школы более половины внимания должно уделяться подготовке и отбору учителей. В моей школе учитель истории, не просто член КПСС, а член бюро школы, очень плохо, по-моему, относившийся тогда к диссидентам, тем не менее сознательно привил нам глубочайшее к ним уважение. Он сказал: вот Сахаров, трижды Герой Социалистического Труда, академик, у него все было. И если он стал заниматься такими глупостями, как протест против Советской власти, то, наверное, он делал это искренне, искренне что-то перепутав и искренне заблуждаясь.
Он был добросовестный человек и не мог не сказать правильных слов даже про тех, чья позиция ему, вероятно, не нравилась. И на самом деле я стал экономистом из-за этого учителя истории. Сначала решил стать историком, а потом у меня мама мельком поинтересовалась, что мне интереснее — описывать историю или самому ее делать.

— Очень часто бывает так, что хороший учитель дает тебе толчок, и ты идешь в этом направлении и выбираешь эту специальность, эту профессию.

ДЕЛЯГИН: — Хороший учитель дает именно такой толчок, который нужен именно тебе. Слепое копирование себя, которое идет вразрез со склонностями ребенка, он ему не позволяет. Вот что такое хороший учитель.

www.Shevkin.ru | © 2004 - 2019 | Копирование разрешено с ссылкой на оригинал