ТРИ СОБЕСЕДНИКА О ПОСТСОВЕТСКОМ ОБРАЗОВАНИИ
Корреспондент «Коммерсанта» Александр Черных специально для проекта «Последние 30» поговорил с теми, кто 30 лет назад начинал перемены в системе образования. Заведующий кафедрой психологии личности МГУ имени М.В.Ломоносова Александр Асмолов, научный руководитель Института проблем образовательной политики «Эврика» Александр Адамский и ректор Московского городского педагогического университета Игорь Реморенко рассказали о том, как менялось образование в позднем СССР и России и поделились своим прогнозом на будущее.
Фразу «cоветское образование было лучшим в мире» повторяют так часто, что она давно превратилась в аксиому, не требующую доказательств. И депутаты Госдумы, и обычные граждане свято уверены, что советские дети учились гораздо лучше своих сверстников из западных стран, получали в школе намного больше знаний, ну и в целом были куда умнее юных европейцев и американцев. После этой фразы принято вздыхать о том, что Горбачев такую страну развалил, а вместе с ней и школу погубил; потом недобрым словом поминаются ЕГЭ, министр Андрей Фурсенко, реформаторы из ВШЭ и мини-юбки у старшеклассниц. Ну а в конце обязательно делается вывод – пора вернуться к советской системе образования, потому что весь мир якобы на нее перешел.
На самом деле, власти СССР сами начали реформу советской школы, причем приступили к этому процессу еще до Перестройки. В 1970-х английский ученый Филипп Кумбс выпустил монографию «Кризис образования в современном мире», где впервые были перечислены все те проблемы, о которых до сих пор говорят на каждой педагогической конференции в мире. «Кумбс писал, что ко второй половине XX века объем накопленных человечеством знаний стал таким большим, что за время обучения в школе ребенок просто не успевает его переработать. Более того, за 9-10 школьных лет часть знаний устаревает. И одновременно появляется много нового, о чем в учебниках еще не написано, — пересказывает книгу Игорь Реморенко. — И Кумбс сделал вполне логичный вывод: бессмысленно закачивать в ребенка весь объем знаний. Надо дать основы и научить его самостоятельно взаимодействовать с источниками, с мировой культурой». Книга моментально стала бестселлером, ее тезисы обсуждали по всему миру, в том числе и в СССР. Был с ними знаком и генсек Константин Черненко – кстати, педагог по образованию. Именно он запустил в стране масштабную реформу средней школы, для начала сделав ее 11-летней. При нем ученикам 8-11 классов впервые предоставили возможность углубленно изучать любимые предметы – пока только факультативно, после уроков. Но и это был огромный шаг вперед – раньше-то все должны были учиться строго по единой программе.
«Черненко был олицетворением образовательных реформ. Он постоянно говорил, что дети должны вырастать в активных граждан, что образование должно ориентироваться на реальные проблемы действительности, — вспоминает Реморенко. – Генсек призывал школы работать с родителями, устанавливать контакты с ближайшими заводами, находить шефов на производстве, обучать детей конкретным профессиям». С производственной практикой дело так и не пошло, а вот возможность выбора факультативных занятий привела к ошеломляющим результатам – из них выросли привычные нам школы «с углубленным изучением» предметов.
Несмотря на жесткое государственное регулирование и единую для всех программу, в Советском союзе существовали очаги педагогического творчества — движение коммунаров, поклонники писателя Крапивина, клуб «Каравелла», летние пионерские лагеря, первые «вальдорфцы» и «монтессориевцы», да и просто талантливые педагоги-экспериментаторы. С началом Перестройки все они начали знакомиться, объединяться, а главное – свободно обсуждать варианты отхода от авторитарной школы в пользу свободного развития ребенка. Все эти встречи оформились в движение педагогов-новаторов, которое в итоге смогло добиться образовательной реформы. А изменения требовались колоссальные.
***
К концу восьмидесятых советская школа окончательно себя изжила. Прежде всего, она оказалась слишком архаичной для приближавшегося XXI века. «Грустность нашего советского образования заключалась в том, что оно было нацелено прежде всего на память. От ребенка требовалось слушать и запоминать, а не создавать что-то свое, — говорит Александр Асмолов. – В школьных задачах все было дано в условии, рассуждать просто не нужно». Педагог подробно пересказывает историю, которая в свое время сильно его потрясла: на экзаменах в Физтехе составители задач допустили опечатку в условии. И никто из абитуриентов, которым попалась «бракованная» задача, не смог ее решить. «Школьник, указавший на ошибку, был бы в выигрыше. Но такого не нашлось, — до сих пор поражается Асмолов. — Советское образование приучало: если поезд выйдет из пункта А, он обязательно придет в пункт Б. Другого варианта быть просто не могло».
«Из-за замкнутости страны образование было предназначено для внутреннего потребления, — объясняет Александр Адамский. – А правила экономики, политики, культуры, социальной сферы в СССР были четко сформулированы и менялись очень медленно. Поэтому школа воспитывала инженерный тип мышления – дали тебе алгоритм, заучи и работай по нему». Даже написание сочинения – творческая, казалось бы, работа – подчинялась этим правилам. От школьников совершенно не требовалось самостоятельных выводов или каких-то литературных экспериментов. Все гораздо проще – запомни алгоритм написания сочинения и пиши на любую тему. Вступление, основная часть, цитата кого-то из вождей, заключение. Дуб – дерево, Россия – наше Отечество, Катерина – луч света в темном царстве. Попытки выйти за рамки общепринятых трактовок литературного произведения вызывали у большинства педагогов недоумение, а в худшем случае – искреннее возмущение.
«Да, в советском образовании было много позитивных сторон – я говорю как человек, который взращен им. Оно было всегда достаточно продвинутым в областях, связанных с естественными науками, с математикой, — говорит Асмолов. – Но оно совершенно не заботилось о личности отдельного ребенка». Во главу угла было поставлено единообразие: во всех школах в один час все начинали учиться по одним программам, не учитывая различий между людьми. Если кто-то усваивал предмет медленнее одноклассников, на нем ставилось клеймо двоечника, а потом догнать остальных было очень сложно. Александр Адамский называет это принципом выбраковки: государство забрасывает широкий невод всеобщего среднего образования, чтобы проверить как можно больше детей, отбраковать ненужных и найти золотой запас людей, которые могли бы решать сложные задачи инженерного типа. «По статистике, в советские вузы поступали не больше 20% выпускников, — напоминает Адамский. – И там, кроме знаний, были дополнительные критерии для выбраковки: лояльность, происхождение и так далее. Например, мне пятый пункт (еврейское происхождение – last30) закрывал дорогу во многие университеты». Следующий этап выбраковки – рабочее распределение (иногда с небольшой отсрочкой в виде аспирантуры) и раздача дефицитных благ. Поедешь на БАМ – держи бесплатную дубленку. Работаешь на номерном заводе – получаешь хороший паек. Попал в обком партии – что ж, поздравляем, жизнь удалась. Система в ручном режиме расставляла людей по нужным ей местам.
«Вот эта выбраковка и создала миф о качественном советском образовании. Просто никто не думает о тех 80% детей, которые отпали еще в школе. Никому не интересно, как сложилась их жизнь, — возмущается руководитель “Эврики”. — Потому что советской системе образования не нужно было раскрывать таланты и способности каждого ребенка. Она была заточена под отбор наиболее успевающих в работе по алгоритму, чтобы приказы партии выполнялись, а не обсуждались».
После краха плановой экономики система выбраковки уже не оправдывала себя. Ведь школа не менялась поколениями. «Я в 1988 году поступил на математический факультет Красноярского Госуниверситета – и еще до получения студенческого билета абсолютно точно представлял свое будущее, — смеется Реморенко. – Я знал, куда пойду работать после вуза, когда меня повысят, когда я смогу купить квартиру и так далее. Вся моя жизнь была расписана. Но через пару лет страна полностью изменилась и моя судьба вместе с ней».
***
Для моих собеседников Перестройка была прежде всего эпохой педагогов-новаторов – и это не просто верность цеху. Сейчас трудно такое представить, но в то время вся страна знала имена выдающихся учителей. Софья Лысенкова, Шалва Амонашвили, Виталий Дьяченко, Василий Давыдов, Анатолий Каспаржак, Виктор Шаталов и многие другие – их постоянно показывали по телевизору, их творческим подходам посвящали огромные статьи во всесоюзной печати, у них были тысячи учеников (и до сих пор сохраняются последователи). В 1986 году педагоги-новаторы провели слет в Новопеределкино, где после долгого обсуждения приняли совместный «Манифест педагогики сотрудничества», который стал настоящим документом эпохи. В нем говорилось о «личностноориентированном образовании», для которого главное — потребности и интересы детей. Учителя всего Союза вдохновлялись этим манифестом, пытались перестроить свою работу в соответствии с его тезисами.
«Могу подтвердить, что в 87-89 годах «Учительскую газету» Владимира Матвеева читали ничуть не меньше, чем «Московские новости» или «Новый мир», — говорит Асмолов. — К образованию в стране было приковано огромное внимание. Люди хотели перемен и понимали, что будущее зависит именно от школы».
Через два года председатель Гособразования СССР Геннадий Ягодин поручил педагогам-новаторам подготовить реформу общего образования страны. Для этого был создан Временный научно-исследовательский комитет (ВНИК) «Школа», который возглавил один из лидеров учительского движения Эдуард Днепров. В июле 1990 года Верховный совет РФ прямым голосованием избрал Эдуарда Днепрова на пост министра образования. Наверное, только в Перестройку такой человек мог занять высокую государственную должность: будущий министр в 11 лет сбежал из дома и стал юнгой на корабле в Кронштадте, потом служил офицером на подводной лодке, где писал Хрущеву письма с требованием отменить однопартийную систему… Выступая перед Верховным Советом, только что избранный министр пообещал: «Мы выкинем из школы идеологию!»
Свое обещание Эдуард Днепров сдержал. В 1992 году он добился принятия закона «Об образовании», который действовал вплоть до 2013 года. Уникальный случай, указывает Реморенко – закон появился раньше, чем Конституция страны. В законе Днепрова впервые гарантировалось все то, что кажется нам привычным: отсутствие идеологии и светский характер образования, возможность открывать частные учебные заведения, а главное – вариативность образования. «Он впервые закрепил норму, что школа самостоятельно разрабатывает программу, по которой учит детей, — говорит Игорь Реморенко. — Фактически, это главная методология современного российского образования. Именно это сейчас и хотят опрокинуть депутат Ирина Яровая и ее сторонники».
***
Но для большинства граждан главным символом реформы советского образования стала аббревиатура ЕГЭ. Депутаты от КПРФ и им сочувствующие до сих пор требуют вернуться к «старой» системе выпускных экзаменов, хотя с момента первого, экспериментального ЕГЭ прошло уже 14 лет (обязательным госэкзаменом он стал позже, в 2009-м). В целом, общество привыкло к такой форме проверки знаний, хотя до сих пор считается, что «поколение ЕГЭ» учится гораздо хуже, чем их родители. Именно из-за ЕГЭ министр образования и науки Андрей Фурсенко навеки остался в народной памяти тем самым разрушителем идеального советского образования. Причем совершенно незаслуженно – первым госэкзамен начал вводить его предшественник Владимир Филиппов (сейчас занимает пост ректора РУДН).
«В новых социальных условиях без ЕГЭ нельзя было обойтись, — говорит Игорь Реморенко, который в 2004-2013 гг. работал в Минобрнауки. — ЕГЭ – это прежде всего реакция на действия вузов». С началом Перестройки у российских вузов появилась свобода вступительных экзаменов, напоминает Реморенко, но ректоры начали ей [ею? — А.Ш.] откровенно злоупотреблять. Профессора часто спрашивали на экзаменах то, что большинство детей в школе просто не проходили. Проконтролировать это было невозможно – а значит, появились большие возможности для коррупции. Но главное – снижалась образовательная мобильность. «Вузы просто начали привязывать детей к себе – чем раньше, тем лучше. Появились школы, которые прямо с первых классов целенаправленно готовили детей для поступления в конкретный вуз. Выпускные экзамены там засчитывались одновременно как вступительные», — рассказывает Реморенко.
Если учесть, что экзамены можно было сдать только в самом вузе, у талантливых провинциальных студентов не оставалось мотивации для поступления в Москве. В условиях, когда сначала надо потратить значительную сумму на билет и проживание в городе, цена такой попытки возрастает многократно. Ситуацию надо было срочно менять, иначе столичные вузы просто замкнулись бы на москвичах. «И эту главную задачу ЕГЭ выполнил, — уверен Игорь Реморенко. – Бог с ней, с коррупцией, может ее и не стало меньше. Может, и задания не такие хорошие, как в некоторых вузах. Но мы смогли сделать высшее образование доступным для всей страны. Девочка из Якутии теперь может поступить в несколько московских вузов – ей больше не надо ехать через всю страну, чтобы ее завалили на экзамене». Через два года после введения обязательного ЕГЭ доля иногородних студентов в Москве выросла в разы – это признают сейчас все ректоры.
***
Сами эксперты возлагают особенные надежды на школьные образовательные стандарты, принятые не так давно, уже в двухтысячные. Их разрабатывали на основе вариативного принципа, чтобы решить как раз те проблемы, о которых полвека назад предупреждал Филипп Кумбс. «Человек не должен, как хомяк, накапливать знания и ограничиваться этим. Нужно развивать личность, воспитывать в ней интерес к постоянной учебе, к мотивированной деятельности, — объясняет Асмолов. – Вариативность воспитывает критическое мышление и способность к обдуманному выбору в непредсказуемых ситуациях».
Авторы стандартов считают, что пора отказаться от привычной модели ведения уроков, когда учитель сначала объясняет материал из учебника, а потом по очереди вызывает детей к доске. Из источника знаний педагог превратится в модератора класса – а дети должны будут сосредоточиться на выполнении самостоятельных проектов. Стандарты для начальных классов уже действуют с 2011 года, новая модель для средней школы станет обязательной с 1 сентября этого года, а 10-11 классы перейдут к ней в 2020 году. После этого старшеклассники смогут самостоятельно составлять себе расписание — например, решать, какой предмет изучать на углубленном уровне, а где ограничиться базовым. «Главное — это личностные, метапредметные результаты ребенка, — говорит Асмолов. — Надо не просто прочитать учебники по физике и литературе, а соединить их в целостную картину мира, сформировать критическое мышление».
«Чтобы стандарт заработал, нам нужны определенные изменения в педвузах. Учителя часто лишь на словах переходят к новым практикам, а на деле используют немного переделанные старые конспекты, — говорит Игорь Реморенко. – Надо постепенно создавать гуманитарную среду, обмениваться опытом, например, видеозаписями лучших уроков. И число сторонников будет расти».
***
Проблема в том, что у российской школы может просто не хватить времени для таких улучшений. Как и в Перестройку, система образования сейчас серьезно отстает от социальных изменений. Но теперь уже школа оказывается слишком прогрессивным институтом для сползающей в прошлое страны.
«Образование должно помочь ребенку раскрыть таланты, потенциал, найти сферу, в которой он реализуется. Этот принцип работает только при определенных внешних условиях — общество тоже должно допускать многообразие и вариативность при выборе жизненного пути, — объясняет Александр Адамский. — Я уже не говорю о таких банальных вещах, как демократичность, независимость судов, свобода слова, гражданский контроль и сменяемость власти. Если этого нет, то образование не сделает чуда для страны».
Получается парадоксальная ситуация — институциональная основа образования, его правила и нормы у нас пока гораздо более демократичные и свободные, чем складывающаяся в стране система социальных отношений. Школа учит детей критическому мышлению, готовит их к самостоятельному выбору и опоре на собственные силы. «Но в современном российском обществе все меньше ценятся таланты — теперь нужны связи, блат, безоговорочная лояльность. И в итоге выпускники хотят быть госслужащими, силовиками и фсбшниками, потому что так лучше всего сделать карьеру», — говорит Адамский. Он перечисляет тревожные сигналы: введение в обязательную программу «Основ мировых религий и светской этики», разговоры о возвращении начальной военной подготовки, требование от учителей безоговорочной поддержки власти. Но самая насущная проблема на данный момент – это законопроекты депутата Ирины Яровой о единых учебниках математики, литературы и русского языка.
«Политики говорят — давайте оденем всех детей в одну форму, примем один список книг для уроков литературы, напишем единый учебник, — возмущается Александр Асмолов. — Сейчас учитель сам выбирает учебник в зависимости от подготовки учеников. Но депутатов не интересуют вариативность и развитие ребенка, им нужен один учебник. Так проще контролировать, что написано».
Если в обществе ничего не изменится, то страна очень быстро замкнется в себе и вернется к тотальной выбраковке и распределению благ в зависимости от лояльности правящему классу. Так ведь уже было – чтобы попасть в престижный вуз, надо стать комсомольцем, не иметь проблем с пятым пунктом и получить характеристику в райкоме. Вполне возможно, в ближайшем будущем нельзя будет поступить в МГУ без членского билета какой-нибудь «Молодой гвардии». И это будет казаться совершенно нормальным – ведь уже сейчас никого не удивляет, что известный ректор демонстративно вступает в ряды ОНФ.
«Если принцип лояльности вновь встанет во главу угла, то школа адаптируется под эти авторитарные условия. И тогда у нас снова будет советская система образования, по которой многие так скучают. Но учтите — сама по себе она работать не будет, — предупреждает Александр Адамский. — Если вы хотите вернуть советское образование, будьте добры восстановить весь Советский Союз. Включая отсутствие самореализации, номенклатуру и Железный занавес. Только ведь и это не спасет, потому что мир давно изменился. В наше время ценятся свободные люди, которые создают новые сектора экономики, а не работают по спущенным сверху алгоритмам».
Александр Черных
Журналист «Коммерсанта»
Источник: http://last30.ru/issue/education/opinion/
Комментарий «Союза школ»
Ёрничанье про фразу «cоветское образование было лучшим в мире», ЕГЭ, бывшего министра Андрея Фурсенко, реформаторов из ВШЭ и мини-юбки у старшеклассниц — всё в одном ряду — оказалось хорошим вступлением для «серьёзной» беседы четырёх — Александр Черных напрасно исключил себя из квартета исполнителей, тон беседе задал, кажется, именно он.
Так что состав авторов воспринимается именно так: квартет.
Можно на полном серьезе возразить по фактам:
1) К.У.Черненко никаких реформ школы не проводил – просто не успел бы, поскольку был Генсеком с февраля 1984 по март 1985 г. Тем более он не был «олицетворением образовательных реформ», хотя и имел педагогическое образование. Реформа, начатая фразой «Мы тут в Президиуме посоветовались и решили, что пора проводить реформу школы», не могла быть успешной, так как её мотивация была не в необходимости что-то менять в образовании, а в получении новыми руководителями массовой поддержки советского общества. Начатая при Черненко реформа успешно провалилась уже в конце 80-х — она дала лишь 4-й класс начальной школе и сделала советскую школу 11-летней, да был проведен конкурс учебников — провальный в части математики.
2) Факультативы и углубления начались не с Черненко, а лет на 25 раньше. Спецшколы тоже появились уже в 60-х годах. Первый выпуск знаменитой СШИФМП № 18 при МГУ — в 1964 г.
3) Многие из нас помнят, как в пединституте (70-е годы прошлого века и позже нам объясняли, как надо учитывать личность ребенка, использовать «проблемный метод» (так это называлось). Это не всеми реализовалось в школе, но и сейчас мало кто применяет активные методы.
4) Относительно «выбраковки», о которой говорит Адамский: сейчас – то же самое, только еще грубее и очевиднее. Вся будущая карьера определяется тем, в какую школу и в какой вуз удастся поступить.
5) ЕГЭ идеально настраивает именно на работу по алгоритму, на отметание того, чего не будет на ЕГЭ. Кстати, на днях Реморенко где-то сказал, что ЕГЭ — это американский вражеский проект. Добавим, что кроме тестирования американцы «погорели» и на создании школ-монстров. От того и другого они хотели бы избавиться, но не знают как, даже им на это не хватает средств. Так что дополним Реморенко: ЕГЭ и укрупнение образовательных организаций «реформируют» наше образование в желаемом заказчиком направлении.
6) Разрыв между школьными знаниями и требованиями вузов при поступлении был, как минимум, с конца 60-х годов. Уже в 70-х поступить в хороший московский вуз без репетитора было очень сложно. И, кстати, в некоторых московских вузах были специальные наборы для детей из сельской местности. Для немосквичей главной проблемой была прописка и место в общежитии (один из нас переменил несколько съемных комнат, иногда ночевал на вокзалах), но и сейчас прожить молодому человеку из глубинки в Москве достаточно сложно.
7) Реморенко говорит только о московских вузах. Вероятно, по его мнению, учиться можно только в Москве. То, что из-за реформ и ЕГЭ упал общий уровень образования, его не волнует.
Ну а в остальном… Рассуждения о замечательных ФГОСах напоминают мечты Манилова: как все будет хорошо, если вдруг все станут хорошими. При нынешней образовательной политике ФГОСы — красивое прикрытие для разрушения школы, потому что в них нет ничего конкретного, – значит, и потребовать родители от школы ничего не могут. Представьте себе ситуацию: к учителю русского языка приходит возмущенная мама и говорит, что её сын делает несколько десятков ошибок на 100 слов. А он ей отвечает: «Не волнуйтесь, мадам, зато я научил вашего ребенка дискутировать, работать в группе, делать презентации и обсуждать проблему с разных точек зрения. А если хотите, чтобы ребенок сдал ЕГЭ, платите мне за дополнительные образовательные услуги». Аналогично математики, химики, биологи и физики вместо изучения законов природы теперь будут учить детей толерантно относиться к креационистам и прочим параученым.
Нет ничего плохого в том, что ЕГЭ увеличила доступность столичного образования для ребят из провинции. Даже, если это обделит провинциальные вузы. Нет ничего хорошего в том, что ЕГЭ в течение многих лет потакал списыванию в макромасштабах.
Нет ничего хорошего в том, как минобраз разрушал единое образовательное пространство, множа вузы-пустышки и десятки учебников по каждому предмету. Понятно же — это кому-то было нужно! И нет ничего плохого в том, что теперь минобраз хочет восстановить единое образовательное пространство. Вот только нет ничего хорошего в том, как минобраз собирается это делать, противореча некоторым аксиомам реформы.
Список плюсов и минусов можно длить.
Но самый большой минус идеи ЕГЭ, на наш взгляд, в том, что она отвлекла все силы всех участников учебного процесса от основного — качества работы учителей в школе и качества подготовки студентов в вузах, в том числе провинциальных. Силы были брошены на улучшение отчетности. Чиновники полагали и полагают, что в этом корень проблемы. Это примерно так же как решать проблему деторождения с помощью инструкций, контроля и т. п. Понятно, что чем сложнее и изощреннее будет контроль, тем меньше народится детей.
Но чиновники свою нужность не могут доказывать качеством уроков или лекций. Это трудно, да и плохо оплачивается. А обществу для продления его существования нужно именно это.
За прошедшие десятилетия качество профессорско-преподавательского состава ухудшилось. Ввиду падения престижа и эмиграции. Есть, конечно один выход: платить профессорам и учителям больше. Чтобы восстановить эту вымирающую популяцию. Внедрять понятия чести и достоинства взамен покорности очередным регламентам. Чтобы очередной проект, предполагающий очередной грант для «хороших людей», встретил бы критическое отношение, а не рабскую покорность. Согласитесь, это фантастический сценарий, не нужный чиновникам.
И даже ничего, что спикеры предлагают противоречивую модель. Самостоятельность школ в разработке программы и закон 1992 года — прекрасно. Но хвалимый ими ЕГЭ как раз и не доверяет школе провести итоговую аттестацию своих учеников по своей программе. Что сразу подрывает «эту главную методологию современного российского образования». Картинка: школьники в конце 10 класса написали пробный базовый ЕГЭ по математике, обнаружили, что «зачет» получают задней левой и решили бесповоротно расслабиться. А потом удивляемся, что выпускники школ в заметной доле не способны рассчитать оплату электроэнергии по двум показаниям счетчика или определить, сколько булочек по 16 рублей можно купить на 100 рублей. — А ведь с трёх заданий такого типа начинается положительная оценка, фиксирующая: «клиент созрел», в смысле получил очень среднее математическое образование за 11-летнюю школу.
Ну и методы реформаторов как-то далеки от любимой ими педагогики сотрудничества. Они вводили ЕГЭ так же безапелляционно, как и Яровая теперь хочет ввести единое образовательное пространство и единые учебники. Кто бы с учителями посотрудничал в последние 10-15 лет? Пока образование не реформировали окончательно?
Квартет получился почти по дедушке Крылову.