«Министерство образования – трехглавый змей»: проблемы образования сегодня и что ждет российскую школу завтра?
Интересный разговор с Народным учителем России Сергеем Евгеньевичем Рукшиным записали на «Дожде». Приводим его распечатку и ссылку на видео.
Николай Солодников: Добрый день, дорогие друзья! Мы начинаем сентябрьские «Диалоги». Спасибо огромное Высшей школе экономики, которая нас снова принимает в своих замечательных стенах.
В первом диалоге у нас, к сожалению, потеря. Борис Григорьевич Кипнис, наш ближайший товарищ и друг, не смог сегодня до нас добраться исключительно по соображениям личного характера, рабочим и неожиданным. Но слава богу, есть у нас второй гость, не менее любимый и замечательный наш товарищ — заместитель директора президентского лицея 239, Народный учитель России Сергей Евгеньевич Рукшин.
Тема у нас обозначена довольно глобально: «Что ждет завтра российскую школу?». Какое-то количество лет Министерство образования возглавляет министр Васильева, про которую говорят разное. Я не склонен причислять себя к одному или другому лагерю — тех, кто приветствует её работу или критикует, но знаю, что не всё так однозначно, как мы к этому привыкли, — что критика-критика-критика-критика. Я знаю, что со стороны учителей часто можно услышать и довольно положительные отзывы о её работе или, по крайней мере, тех вещах, о которых она говорит. Как вы относитесь к тому, что ею сделано за годы работы министром? И вообще к ней как к министру?
Сергей Рукшин: Если позволите, я всё-таки начну со слов благодарности. Поверьте, пожалуйста, что они не дежурные. Я очень благодарен нашему сегодняшнему хозяину за то, что он когда-то организовал программу «Диалоги». Я выступаю в ней уже не первый раз и очень признателен тем, кто на неё приходит. Потому что возможность не быть отредактированным редакторскими ножницами в журнале, газете и даже электронных СМИ — это редкая возможность. Что называется, всё в кавычках, от и до. Так что огромное спасибо, я очень признателен вам.
Интерес к проблемам образования обычно возникает, когда министерство или кто-нибудь объявляет огромный грант под освоение разработки основных направлений, возможных реформ, в силу которых будет всё лучше, лучше и лучше. До реформ дело, слава богу, иногда не доходит. Деньги просто разворовывают. И это иногда хорошо, потому что бывает хуже.
Во-вторых. Я хочу сказать, что, к сожалению, здесь нет уважаемого коллеги Кипниса, с которым я ожидал поговорить. Я это только видел — никогда не участвовал в диалоге лично: с ним очень приятно говорить, потому что он относится к замечательной второй категории оппонентов.
Оппонент вообще — вещь тяжелая, и любая дискуссия бывает двух видов. Первая — где надо обязательно победить оппонента в споре. Ради этого можно делать всё что угодно: переходить на личности, выполнять клоунские трюки. Я хорошо этому обучен, поскольку не люблю публичной политики. Но иногда в дискуссии об образовании и науке меня вытаскивали.
А вот он относится к числу оппонентов второго типа, который считает, что оппонент в споре — это не враг, которого надо победить, а друг, с которым вы вместе пытаетесь выяснить истину.
Поэтому я, если позволят хозяева, приветствую, если меня будут перебивать, задавать вопросы, помимо вопросов организатора. В общем, давайте попробуем поговорить вживе.
Извините меня за предисловие. А вот теперь по поводу Ольги Юрьевны Васильевой. Был такой старый советский анекдот про то, как же плохо у нас готовят школьников на физкультуре: и на лыжах бегают плохо, и плавают плохо. Смотрите, вот этот проплыл 2 метра и тут же утонул. Этот пять протянул. Не умеем совершенно учить детей плавать! Да и плавать в серной кислоте трудно.
Примерно так же я могу оценить деятельность Ольги Юрьевны Васильевой. Когда-то в молодые годы я увлекался философией, и меня учили двум вещам. Как оценивать человека? Есть разные этапы принятия решений. Первый этап — это намерение. Второй этап — поступок. И наконец, третий этап — результаты этого поступка.
Так как судить? Как там мама говорит нерадивому ребенку? «Да мне плевать, что ты хотел! Ты посмотри, что ты наделал!»
А давайте всё-таки задумаемся, что же характеризует личность и желание что-то исправить в ситуации? Я привык думать, что в первую очередь надо судить по намерениям, а не по поступкам, а во вторую — по поступкам, а не по результатам. Потому что в каждом звене этой цепочки мы видим влияние обстоятельств, других людей, противодействующих факторов и так далее.
Оценивая деятельность Ольги Юрьевны, как и вообще любого руководителя, я хочу призвать посмотреть на ситуацию непредвзято.
Давайте вспомним, в каких обстоятельствах она пришла. Почти 20 лет непрерывных реформ образования. Повсеместное закручивание гаек. В 90-е годы учителям платили очень мало, но зато не ограничивали свободу. Я вспоминаю 90-е годы в обеих своих преподавательских ипостасях — помимо упомянутого, я всё-таки действующий преподаватель и вдобавок профессор Педагогического университета, и я учу этих самых будущих учителей.
Дети, которые шли в Педагогический институт в 90-е годы, понимали, что у них будет маленькая зарплата, но, приходя на практику, они ощущали свободу творчества. Сейчас они понимают по-прежнему первое, но, приходя на практику, они видят школу, после которой большинство из них не хочет идти туда работать.
Тяжелое наследие в виде реформы науки. Говорить о реформе Российской академии наук проще всего ровно тем же анекдотом: «Тяжело плыть в серной кислоте». Даже не на скорость — вообще доплыть тяжело.
Реформы были весьма и весьма непродуманные. В частности, — и тут я должен упомянуть Высшую школу экономики, — долгие годы реформами образования, идейным багажом руководил Ярослав Иванович Кузьминов, создатель и ректор Высшей школы экономики. Поскольку я много раз говорил ему в глаза то, что сейчас скажу, писал в своей образовательной публицистике, я не стесняюсь, повторю это и сейчас.
Всеобщее «одобрямс», которое он организовывал, был очень искусен. С одной стороны, он выдвигал идеи реформ как сопредседатель РОСРО, Российского общественного совета развития образования. С другой стороны, как председатель Комиссии по образованию Общественной палаты Российской Федерации он от имени общественности их одобрял. Что тут можно сказать?
Эрудиты должны вспомнить знаменитую поэму «Тёркин на том свете»: «Это вроде как машина скорой помощи идёт: сама режет, сама давит, сама помощь подаёт». Реформы предлагаем, а потом их одобряем.
Ни разу ни один итог реформ не был проанализирован. Как только кто-нибудь, особенно острые оппоненты вызывали Ярослава Ивановича на дискуссию, дискуссии не было, зато выкидывался каждый раз новый лозунг. Под этот лозунг, этот флаг собиралась новая армия, мы шли в новый поход, ну а там в битвах забывали о том, что не худо бы проанализировать итоги предыдущего похода. Это не обвинение, это спокойная констатация: так оно было, и это общепризнанный факт, в том числе и факт реформаторов.
Чтобы вы задумались о том, что я прав или хотя бы могу быть прав, я приведу один конкретный пример. Единый государственный экзамен, который столь тщательно искорёжил и среднее, и высшее образование предлагался в связке с ГИФО. Кто помнит эту аббревиатуру, поднимите руки! У всех руки отнялись. Будем считать, что все помнят. А я напоминаю, что Ярослав Иванович Кузьминов предлагал на РОСРО Единый государственный экзамен в связке с ГИФО. Расшифровываю: государственные именные финансовые обязательства, по которым сдавшие этот экзамен получали на высшее образование кредит, который в зависимости от успешности экзамена и успешности их учебы мог вообще полностью оплачивать высшее образование, мог частично и так далее.
Ну а дальше вспоминаем «Алису в стране чудес»: кот исчез, а улыбка осталась. ЕГЭ есть, ГИФО… Даже слово забыли. Правда, некоторые, возможно, родились позже, чем ГИФО был обещан. И в том возрасте, в котором они слышали эти слова по радио и телевидению, они, наверное, ещё не понимали это значение. Но тем не менее, вот пример того, как выполняются обещания и намерения.
Повторяю, я не убегаю от вопроса о деятельности Васильевой, я рассказываю обстоятельства.
За это время ЕГЭ полностью искорёжил и высшее, и среднее образование, оголил региональную экономику, потому что с этими баллами все рванули в столичные вузы, и многие регионы остались без учителей, без врачей. Да черт возьми! Почему ж выпускники нашего ПерМеда имени Павлова, питерского и московского Сеченовского медицинского института не едут в глухие сибирские деревни? Там что, лечить не надо или там все здоровые? Сибирское здоровье — известная вещь.
Чуть-чуть дальше о наследии. Самая страшная тайна, которую охранял Мальчиш-Кибальчиш, — это не военная тайна. Самая страшная тайна — это итоги Единого государственного экзамена. Они, несмотря на требования общественности, ни разу не публиковались. У нас был так называемый эксперимент по ЕГЭ: проверить, хорошо это, лучше, хуже? Даже подводили итоги. Сейчас я расскажу, как.
Ни по одному предмету в годы эксперимента полные итоги не были опубликованы. Пусть анонимно, без фамилий учеников, без школ, просто баллы. Страна их не видела. Ни по одному региону страна их не видела! Только мы наблюдали, как различные северокавказские школьники приезжают сюда со стобалльным русским языком и в «заивленеи на пренятеи» просят их «зочислить в аниверситет».
Вы улыбаетесь, а иногда в таких случаях говорят: «Ну да, конечно, Чечня». Сообщаю, что единственная республика, к которой никогда не было претензий по фиктивности сдачи ЕГЭ, — это Чеченская республика. Так, на всякий случай. Так что, слава богу, сегодня никто не спросил, но многие другие республики пользовались.
В итоге что мы получаем? История из жизни. Я надеюсь, она вас повеселит, поскольку касается не вас и не ваших детей. Лежу я в больничке. С утра мне предстоит диагностическая операция. А вечером мне полагается сделать укол и поставить капельницу, померить пульс. И приходят ко мне два «мэдсестра» — мальчики после третьего курса, у них сестринская практика. И начинают при мне обсуждать, «гдэ пульс, как мэрить?». Вот вы смеетесь, а у меня, повторяю, с утра диагностическая операция, мне невесело.
Поскольку когда-то я собирался в Военную медицинскую академию поступать и занимался два года в Малой медицинской академии для школьников, я им объяснил. «Так. Тэперь давление как мэрить?».
Я неудачно попал на их первый день сестринской практики. Больницу называть не буду, но поверьте, не шучу. Померили давление. В 10 вечера приходят эти добрые медсестры и собираются мне капельницу ставить. Кому угодно я берусь поставить капельницу и не продырявить вену — я ещё помню, как это делается. Себе не могу. Я не дал это делать.
А вот теперь представьте себе, что они купят свой диплом и поедут врачами. Хорошо, если он будет главврачом больницы или начальником Горздрава в каком-нибудь районе какой-нибудь республики. А ну как лечить начнет?
Повторяю, это личный опыт, не шутка. А вот теперь давайте это перенесём на учителей, которые учат ваших детей, врачей, которые лечат ваших детей, на инженеров, которые конструируют самолеты, на которых вы летаете или боитесь летать, механиков по лифтам, которые иногда падают. И понимаете, что на образовании зиждется, в общем, вся жизнь общества. И все эти проблемы и высшей, и средней школы и науки достались Ольге Юрьевне Васильевой.
У меня была ещё одна ипостась — я был несколько лет членом, а потом заместителем председателя Общественного совета Минобрнауки. И мы наблюдали переход от министерства Ливанова к министерству Васильевой. С ним было связано очень много надежд, и до сих пор многие эти надежды испытывают.
Почему же не получилось, да и получиться не может? Во-первых, давайте вспомним, что над министром есть вице-премьер, курирующий социалку, — образование, здравоохранение и так далее. Прошлый вице-премьер, курирующий социальную политику, Голодец… Никто не помнит, что она назвала наиболее острой проблемой образования, кажется, пару лет назад? Никому не приходит в голову, нет?
На форуме, кажется, в Крыму вице-премьер Голодец сказала, что наиболее острой проблемой российского образования являются прямоугольные классы. А, вот кто-то вспомнил! Спасибо! Хоть не обвинят меня во вранье. Прямоугольные классы, потому что это не образование сотрудничества, потому что преподаватель впереди — он вещает, а остальные сидят и записывают. А нужна педагогика сотрудничества.
Это столы по кругу, преподаватель за одним из них. А что в центре? А в центре — болтовня. Болтовня, к которой нас усиленно призывают вместо содержательного образования.
Так что повторяю, над министром есть руководство. У нас над вице-премьерами есть премьер, есть советник президента по вопросам образования и науки Андрей Александрович Фурсенко, который, кстати, год назад помог решить одну из наболевших проблем, как бы его ни ругали, и который очень не любит, когда его обвиняют в том, что он внедрил и придумал ЕГЭ. ЕГЭ ему досталось, досталось от министра Филиппова.
Это предисловие — может быть, оно затянулось, но оно совершенно необходимо.
Год назад с небольшим, в мае 2018 года Министерство разделили на три органа. И мы получили трехглавого Змея Горыныча — Минпрос, на котором сидит Васильева, который занимается средним образованием и специальным образованием — условно колледжи и техникумы, Минвузнаука, на котором сидит бухгалтер Катюков, который занимается развитием нашей науки и образования, и Рособрнадзор — Кравцов.
А теперь я приведу пример деятельности Васильевой. Давно очень многие, ваш покорный слуга в том числе, говорили, что надо наполнить стандарты содержанием. Истерические вопли: «Компетенции! Креативность!» и прочие «Ка-Ка-шки»… Там четыре, кажется, на букву «К», «Ка-шки». Креативность, коллективизм, ещё что-то. Это всё очень здорово, беда в том, что компетенции — это знание, где находится нужная информация.
Если наших школьников ещё учат литературе, то они обычно помнят, откуда Штаты. А географию пусть извозчики знают — Митрофанушка.
Ну так давайте заметим, что госпожа Простакова была замечательным продуктом нынешней системы образования, она обладала компетенцией, она знала, где находятся нужные знания, куда ехать. Извозчики знают.
Только давайте вспомним, что когда у нас рванул Чернобыль в 1986 году, безусловно, операторы, проводившие испытания, знали, где лежит инструкция и регламент проведения технических испытаний.
Безусловно, когда полетели вверх многодесятитонные турбины Саяно-Шушенской ГЭС, те, кто проводил регламентные работы, знали, где находится и лежит брошюра с порядком проведения регламентных работ. А вы ляжете на стол к хирургу, который точно знает, на какой полке стоит учебник анатомии Привеса и четырехтомный атлас Синельникова по анатомии? Или вы предпочтёте, чтобы он знал, когда он возьмёт нож и начнёт делать разрез, какие сосуды, нервы и органы он?.. Нужны примеры? Да не нужны, я думаю. Поверите.
Нужен четкий набор базовых знаний. На нём надо строить креативность, творчество. Когда-то во время реформы советского образования 60-х годов его четко назвали «фундаментальное ядро образования». И от фундаментального ядра не уйти.
Так вот, Васильева предложила вернуть в наши стандарты образования содержание. Не примерные программы, не направление, никакой Маниловщины. Как там? «Следить какую-нибудь эдакую науку». Она предложила наполнить стандарт содержанием. Это было сделано, когда ещё было единое министерство.
Но! У нас есть распределение полномочий. В силу распределения полномочий содержание стандартов ей тогда предоставило и предоставило сейчас — а стандарты опять критикуют — кто? Директор ФИПИ Решетникова, Федеральный институт педагогических измерений. Кому подчиняется ФИПИ? Рособрнадзору Кравцова.
Как можно обвинять Васильеву, в прессе если знают всё это, в том, что у нас сырые и плохие стандарты? У меня не повернется язык.
Хотя, если кто-то следил за моей образовательной публицистикой, моя карьера не задалась так долго и прочно, что я, в общем, не очень боюсь сказать то, что думаю, о реформах нашего образования. Именно поэтому, отвечая на вопрос, я отношусь к деятельности Васильевой с уважением по намерениям, но к сожалению должен констатировать, что совершенно невозможно из соображений порядочности осудить её за то, что результаты не достигнуты.
Это честный ответ на этот вопрос. Он, может быть, затянулся. Я ещё приведу один пример, который характеризует деятельность руководства.
Недавно Катюков издал приказ Министерства науки и высшей школы, который обругали во всей стране, — о наведении порядка в общении научных работников с зарубежными учёными. Там не призывали, как моряков в порту в советское время, ходить не менее, чем по трое, и каждый писал объяснительную заместителю командира корабля с тем, кто что делал в городе и что говорил с иностранцами.
Я просто приведу пример. Очень здорово выбалтывать тайны, несомненно, не стоит. И заметим, что как ни ругали, но я посмотрел на этот приказ — он очень сильно напоминал правила общения с зарубежными делегациями для сотрудников нашего питерского знаменитого Физико-технического института имени Иоффе, Физтеха.
А вот теперь я, извините, процитирую Евангелие, слегка изменив Соборное послание святого апостола Иакова. «Покажи мне веру твою из слов твоих, а я тебе покажу веру твою из дел твоих». Показываю. Для того, чтобы получить дополнительное финансирование по программе «5 в 100», попадание пяти российских вузов в сотню рейтинга ведущих вузов мира, мы даем мега-гранты вузам. А также даем другие гранты на развитие. И вот два раза в год за эти, по меркам развития, совершенно грошовые суммы вуз собирает комиссию из экспертов, докладывает в полной форме с технологическими картами о результатах своих последних исследований, перспективах, методах.
Нельзя ж в комиссию сажать советских, виноват, российских учёных! Это ж коррупциогенный фактор — они ж свои, их можно подкупить. Поэтому нужны зарубежные эксперты.
Когда я почитал имена и места работы у тех экспертов, которые не скрывались, очень многие из них — действующие или бывшие сотрудники спецслужб, специалисты по технологической разведке.
Какая польза ограничивать общение и собираться втроём, если ведущие вузы, которые хотят допфинансирование, откровенно сливают перспективы своих последних исследований ради грошового дополнительного финансирования, которое нужно государству?
Давайте заметим, что у нас в силу этого пресловутого коррупциогенного фактора очень многие ведомства, начиная от Центробанка, имеют иностранных аудиторов и экспертов.
Как мы оценим издание указа Катюкова о регламентации общения с иностранцами? Надо ли государству бороться за свою техническую и технологическую безопасность? Да, надо. Будет ли работать эта мера, над которой все посмеялись и поиздевались над министром? Эта — не будет.
Поэтому правильно поднятый и очерченный Ольгой Юрьевной круг проблем она пока не решила, потому что ей никто не развязывал связанные за спиной руки, потому что никто не отменял распределение полномочий, как в приведенном примере со стандартами, и никто не дал ей средства осуществить её намерения.
Давайте и решим, по намерениям или по поступкам? И по поступкам или по результатам? Спасибо за вопрос.
Н. Солодников: Спасибо, Сергей Евгеньевич. Тогда, если позволите, я спущусь на уровень ниже в обозначении некоторой проблематики. И эта проблема касается того периода работы министра Васильевой, когда было ещё единое Министерство образования и просвещения, и науки. И не было ещё никаких перераспределений полномочий. Это я знаю от учителей, поэтому говорю, что мы спускаемся на ступень ниже.
Две вещи, которые мешают учителям работать по-человечески. Первая. Я не знаю, насколько это касается только Москвы как региона или это касается всей страны, — это укрупнение самих образовательных структур. То есть объединение школ в единые образовательные центры. И школа, в которой был свой микроклимат, свои отношения, свои какие-то принципы, свои какие-то порядки, вдруг начинает превращаться в огромный Молох, в который сливаются коллективы, назначаются новые. Для преподавателей — тяжелейший, мучительный процесс.
И второй момент, что называется, проблема вековая: учитель и бюрократия. Количество бумаг, количество отчётов, количество просто какой-то бессмысленной бумажной работы с каждым годом в стране увеличивается. Учителя как один говорят, мы не знаем, когда учить, потому что, если начать учить, то ты не заполнишь очередной отчёт, очередной план не сдашь, очередную бумагу не сдашь.
С. Рукшин: Я в курсе: у меня жена учитель.
Н. Солодников: Как вы к этому относитесь? Как вы на это смотрите, на эту проблему? Что с этим делать?
С. Рукшин: Самый короткий ответ — глаза б мои на это не смотрели. Но приходится. Но давайте по очереди. Какой там был первый аспект?
Н. Солодников: Укрупнение.
С. Рукшин: Укрупнение. К счастью, регламентированно это коснулось только Москвы в эпоху Исаака Иосифовича Калины.
Н. Солодников: Так его эпоха продолжается.
С. Рукшин: Да, но пришло с ним. Я не говорю, что она кончилась. К счастью, его бытие заместителем министра кончилось — его забрали в Москву, поэтому в министерстве его деятельность прекратилась, чему многие, я знаю, по стране обрадовались.
Идея сама по себе укрупнения не плоха и не хороша. Он решил создать школы, которые по функциям, по числу учащихся — как бывшие по-советски РОНО, районный отдел народного образования.
Что это сулит? Он думал, что это сэкономит средства на расходах на управление. В Москве были не районы, а округа, по-моему. По-моему, менялась территориальная система. Сэкономим на бухгалтериях, начальстве и так далее.
Сэкономили. Правда, директора стали получать уж очень заметные зарплаты, у некоторых они, по официальным сведениям, доходили до десятка и более миллионов рублей в год.
Я не о зависти к тем, что бывшие директора школ, те, кто из них выжили на этих должностях, хорошо зарабатывают. Но за это заплачена, действительно, очень дорогая цена. К счастью, массово, повторяю, только в Москве.
Говорят, что Александр Македонский знал в лицо всех своих солдат. Но я знал директоров школы, которые знали всех 700-800 и более учеников своей школы. С их семейными деталями, трудностями быта и так далее.
Скажем, директор школы, где я пошел в первый класс, очень суровая была женщина, но она эти детали знала. Разумеется, у этого конгломерата директор школы знает в лицо даже не всех учителей. Он занимается уже общей бумажной и финансовой политикой.
Как показал опыт, есть старая шутка: «Все мы знаем Михаила Сергеевича Горбачёва. Жалко, что он знает не всех нас с нашими проблемами». Директора знают все, директор знает не всех — и проблемы. А поскольку уровень принятия решений, принятия учителя на работу и так далее, находится на уровне директора, то не управление, а управляемость системы, безусловно, уменьшилась.
Я знаю один успешный опыт реализации этого укрупнения, причем, кстати, в Петербурге. В Петербурге на укрупнение пошла одна школа. Великая Майя Борисовна Пильдес, народный учитель Российской Федерации… А народный учитель — это, кстати… Я не себя хвалю, поверьте, я не стал лучше преподавать за последние 30 лет. Это народных артистов у нас тысячи, народных учителей, кажется, около семидесяти за всю историю, а в живых ещё меньше. Так вот, великий педагог, Народный учитель Майя Борисовна Пильдес создала в Питере 56-ю школу. От садика до разных корпусов начальной школы, начав со скромной восьмилетки. Помните, такое слово было «восьмилетка»? У неё даже двух старших классов не было. Начав со скромной восьмилетки, которая даже не имела права свой аттестат за 8-й класс выдавать, — школьники шли сдавать экзамены в другую школу, если я не путаю.
Но это нужен был талант, лидерские качества и мудрость Майи Борисовны Пильдес. Потому она и велика. Вот это единственный успешный известный мне проект.
В Москве укрупнения привели в большинстве случаев ровно к обратному эффекту. Бухгалтерская экономия привела к потере управляемости. И жалуются не только директора — жалуются, ну условно назовем их, руководители отдельных подразделений таких гипершкол.
Информация должна стекаться и собираться. У директора гипершколы на это времени нет. И желания нет.
Разумеется, управленческие решения должны доводиться до низового уровня. Простите, трава с небес не растет. Почему-то она, как и проблемы, растет с земли, с почвы. Так же, как их решение. Но от уровня проблем до уровня принятия решений… Вспоминаем классику: дистанция огромного размера. Так что, безусловно, я негативно отношусь к укрупнению.
Теперь второй вопрос. Напомните, пожалуйста, будьте любезны.
Н. Солодников: Бюрократия.
С. Рукшин: Бюрократия. Опять сейчас подумаете, что я такой-сякой, защищаю Васильеву. Бюрократия — это страшный бич, о нём неустанно говорил мой покойный друг Александр Михайлович Абрамов. О бюрократии в образовании неустанно пишет бизнес-журнал «Эксперт», так сказать, пером Александра Николаевича Привалова. И ничего не меняется. А почему? Потому что по-прежнему огромное количество инстанций может просить отчёты, причём формально мы можем считать, что учитель, классный руководитель может написать всего лишь четыре вида бумаг. Но теперь представьте себе, вы хотите класс отвести в театр. Значит, чего нам надо-то, если совсем формально? Зависит от школ. Вы соберете формально согласие родителей. А вдруг с ребёнком чего-нибудь случится не в школе, а по дороге? Классный руководитель — деньги-то он собирать не имеет права, такая неприятность. И билетики купить, придя в кассу. Ворье же, черт их возьми-то! Деньги на билеты — значит, должен родительский комитет класса.
После чего вы должны провести инструктажик по технике безопасности и правилам уличного движения. Инструктаж может действовать и какое-то время, скажем, полугодие или одну четверть. Но вдруг вам захочется почаще?
И каждый следующий уровень стремится обезопасить себя. Если инструктажа не было, то не дай бог что случись, условно судить будут завуча, директора и так далее. А если он был, то отдувается учитель.
Это первая формальная причина. А вторая — совершенно не формальная. Простите, упомяну тот же Рособрнадзор. У нас масса трехбуквенных слов в русском языке, самое полезное из которых — тоже трехбуквенное слово, куда хочется все остальные послать.
Появилось новое слово ВПР — всероссийская проверочная работа. Их нет в законе об образовании. Но в некоторых школах на ВПР по разным предметам уходит, как уже жалуются, до одной шестой учебного времени. А каждая ВПР ничему не учит, просто присылают сверху.
Если раньше для того, чтобы присвоить учителю категорию или написать характеристику, условно завуч мог прийти, посидеть на уроке и по итогам урока написать, то теперь нужно проанализировать успеваемость, отсутствие или наличие жалоб родителей, объективность жалоб родителей и так далее.
Так вот так же ВПР. Вроде как их надо писать, иначе побьют учителя, директора, завроно, кого-то там. Вроде как! Это всего лишь тестирование, на каком уровне наше образование. Но попробуй напиши плохо, хуже, чем соседняя школа!
Поэтому появились ВПР новые и так далее. По ним появились отчеты. Как в старших классах по некоторым предметам уже нет уроков предмета —математики, физики, не важно, — а есть подготовка к ЕГЭ, теперь вместо прохождения учебного материала во многих школах учителей заставляют готовить детей к ВПР, всероссийским проверочным работам.
Поэтому страшно не только наличие бумаг, но обрастание системы образования нецелевыми нагрузками. Кстати для справочки, ВПР — это не Васильева, это Рособрнадзор имени Кравцова. Ответил?
Н. Солодников: Спасибо, Сергей Евгеньевич.
Вопрос из зала: Меня зовут Альбинос. У меня совершенно конкретный вопрос — у меня в следующем либо через год пойдет сын в школу. Мне бы хотелось практично услышать, что всё-таки ждет среднее образование с точки зрения взгляда в будущее. Есть ли какая-то программа, работа среднего образования сейчас на будущее в связи с тем, что искусственный интеллект, например, сокращение рабочих людей, рабочих мест в этом году уже активно. И есть ли какая-то работа наперёд в средних школах в силу того, что повышать навыки, soft skills детей, какие-то креативные моменты, то, что понадобится в будущем через 10, через 20 лет, например? Спасибо.
С. Рукшин: Тут несколько вопросов, вы их смешали. Жалко, если я что-то забуду.
Н. Солодников: Вы сами разделите, Сергей Евгеньевич.
С. Рукшин: Старческая память не так уж хороша. Ну что вы хотите от бедного пенсионера? Давайте я начну с конца. Soft skills — это болтовня, я уже сказал. Нельзя ребенка сразу учить играть 3-ю часть 23-го концерта Моцарта. Желательно, чтобы ноты узнал. Не бывает Soft skills на пустом месте. Это может быть только отражение солнца и голубого неба в пузырях на грязной луже.
Soft skills бывают, как называют четыре «К». Я уже назвал, я не хочу говорить об этих «ка-кашках» второй раз. Раз.
Два. Искусственный интеллект не заменит собственного, даже Грефа. Или его отсутствие тем более. Внедрение искусственного интеллекта, насколько я помню по месячной давности публикации, принесло Сберу полуторамиллиардные убытки. Мы будем вкладывать снова деньги в развитие искусственного интеллекта?
Понимаете, искусственный интеллект… Я всё-таки математик по образованию и программист. Это инструмент. Мы как будем, ножик осуждать или приветствовать? И сделаем ли мы разницу в ножике в руках бандита и в ножике в руках хирурга, который оперирует? То, что вы сказали, крайне опасно: вам подсунули ложные ценности, и вы пытаетесь воспевать вред или пользу ножика. А мы должны говорить об инструменте. Повторяю, этим инструментом Греф пользоваться не умеет — он признал полуторамиллиардные убытки публично. И не оспорил, когда в прессе его в этом обвинили. Раз.
Два. Дедушка Крылов говорил: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, а сапоги тачать пирожник». То, что Греф у нас пытается руководить образованием… У него есть Академия Сбербанка и Центр развития образования. Вспомним, к чему он призывал. Год назад он призывал закрыть все физматшколы за ненадобностью. В этом году — отменить экзамены и отчетность. Обсуждать инициативы Грефа я не хочу, желания нет. Непрофессионалов много — сунуть нос в чужие проблемы, в которых ничего не понимают. Заодно я сообщаю, что я не буду оставлять отзыва о работе Сбербанка — я в этом ничего не понимаю. У меня другая специальность, в которой я профессионал. Это что касается Soft Skills.
Школа должна давать фундаментальное ядро знаний и, по возможности, на основе этого ядра развивать творческие навыки. Об этом я уже сказал. Не бывает творчества без знания основ науки.
Давайте вспомним товарища Сальери, который призывал поверить алгебру гармонией. Или гармонию алгеброй. Вспомните! Народный учитель Фима Рачевский московский уже перепутал. Так мы чего хотим? Алгеброй гармонию поверить или гармонию алгеброй? Давайте сначала разберемся.
Все эти призывы к реформированию школы, навыкам XXI века — повторяю, это болтовня. А искусственный интеллект и призывы к цифровизации — я уже сказал. Про ножик не понятно, тогда скажу так. Искусственный интеллект — это увеличительное стекло. Это лупа, это микроскоп. Он в 100, в тысячи раз увеличит вашу силу, когда вы делаете что-то правильное и полезное, и во столько же раз увеличит ваши ошибки, если вы ничего не понимаете в деле, которым занимаетесь.
Теперь — что ждёт нашу школу. Я очень рад, что мне задали этот вопрос, потому что обычно вопросы о будущем задают либо господу богу, либо гадалкам. Не знаю, к какой категории меня отнёс задающий вопрос.
Я не знаю ответа на этот вопрос, я могу предположить, что если у нас не изменится система доверия к профессионалам, то не изменится ничего. По крайней мере, в лучшую сторону.
Хочу напомнить, Министерством науки и высшего образования руководит блестящий бухгалтер Катюков. Я сталкивался с ним на общественных советах, когда он ещё не был руководителем даже ФАНО, Федерального агентства научных организаций. Он, может быть, сколь угодно блестящим специалистом в финансах, но, к сожалению, он не понимает ничего в управлении наукой.
Когда-то великого математика и механика Мстислава Всеволодовича Келдыша уговаривали стать президентом советской академии наук. Келдыш за многое отвечал — за космическую программу, за ядерную энергетику. Во время войны его работы послужили основой для многих технических военных решений, хотя он по образованию чистый математик и механик. Он сказал «Как же мои научные исследования?», Его спросил, по легенде, Сталин. Я не помню точно, поэтому не надо атрибутировать. «А вы хотите, чтоб я второкурсника на управление образованием и наукой посадил? Это будет стране дорого стоить». Нам это дорого стоит.
Что касается призывов реформировать среднюю школу на этих направлениях. Это западная система, американская система. Даже не немецкая, не французская, где образование превращается в отстойник.
Американская школа имеет социальную функцию. Если вы хотите знать, где ваш ребенок будет, чтоб вы спокойно работали с 9-ти до 18-ти часов, вы можете знать: ваш ребенок это время находится в школе. Именно там он попробует свои первые наркотики, именно там он первый раз попробует закурить, именно там он приобретет первые навыки интимной жизни и так далее. Мы хотим социальную школу или с этим на Руси сами справлялись? Или мы хотим школу для экономики?
Давайте заметим, что у нас сейчас к школе применяют чисто экономические мерки. Но если бы все деньги, которые отводятся на среднее образование, мы пустили не на разработку ненужных проектов цифровизации и так далее, которые, повторяю, большей частью чистый распил денег и никогда не будут ни внедрены, ни улучшат образование, а просто пустили бы мы их на издание хороших учебников, на повышение зарплат учителям, эффект был бы большим. Что ждет школу, не знаю. При таком уровне власти к управлению школой и при таком доверии к профессионалам ничего хорошего.
Н. Солодников: Я бы на этом хорошо закончил. У нас тема заявлена «Что ждет российскую школу завтра?» Ответ: «Не знаю».
С. Рукшин: Выходной, воскресенье.
Вопрос из зала: Добрый день. Меня зовут Мария, я мать двоих детей, и меня как никогда беспокоит, что же всё-таки ждет нашу школу в будущем? Но здесь в разрезе предыдущего нашего коллеги, который задавал вопрос, я бы хотела всё-таки спросить. Как вы считаете, через 10 лет какие будут три конкурентных качества человека как специалиста на рынке труда, и Топ-3 профессии будущего? На что нам как родителям следует обращать внимание, воспитывая детей, взращивая их? Ваше мнение?
С. Рукшин: Я ничего не знаю про профессии будущего. Это специальный вопрос, который я не изучал. А качества никто не менял. Первое, прежде всего, надо научиться не врать себе. Я не буду призывать быть честными во всей жизни — у меня это, скажем, к сожалению, не получилось. Какие-то достоинства у меня есть: я никогда не вру аудитории, я никогда не вру ученикам, потому что мне нужно их доверие. Но в первую очередь надо научиться не врать себе. Это не так просто — и в принятии решений, и так далее, и это важно для любого специалиста. Раз.
Два, нужна добросовестность в том, что ты делаешь. Это универсальное качество, которое воспитывается не только в школе, но и в семье. Можно не делать что-то, но если делаешь, делаешь наилучшим образом. Это важнейшее качество для специалиста.
И наконец, третье качество, которым не обладают ни наши управленцы, ни многие наши специалисты, — это честно научиться себе говорить, чего ты не можешь. Профессионал должен понимать, чего он не может.
Я беседовал когда-то с одним, увы, покойным очень хорошим дирижером, которого спросили: «А почему ты в зале филармонии отказался от предложения продирижировать с нашим оркестром?». Он сказал: «Этого я не могу».
Профессионал должен научиться не врать себе, быть добросовестным в том, что он делает, и чётко понимать, чего он не может. Всё остальное достигается практикой и обучением. А вот это, то, что должна вложить начальная школа и семья.
Н. Солодников: Сергей Евгеньевич, спасибо огроменное.
С. Рукшин: Спасибо. Я понимаю, что, наверное, я сказал не всегда то, что вы ожидаете. Но старался говорить правду. Спасибо за вопросы и внимание.
Н. Солодников: Сергей Евгеньевич Рукшин, народный учитель России. Спасибо.
Видео: tvrain.ru